Постепенно в сознание Ду Фу закрадывалась мысль, что, в сущности, он - при всем его стремлении помогать народу - ничем не отличается от этих жестоких чиновников. На нем такое же платье, такая же высокая шапка, а главное - из всех его попыток принести пользу людям, участвовать в настоящем деле ничего не выходит. Доклад, посланный им на высочайшее имя, наверняка уже грызут мыши, хозяйничающие в дворцовых архивах, и поездка в Лоян кончилась вынужденным бегством из города. К советам Ду Фу никто не прислушивается, от него отмахиваются как от назойливой мухи. Так стоит ли, говоря словами великого Тао Юаньмнна, «за пять мер риса гнуть спину перед местными ничтожествами»?! Вот он, Ду Фу, вернулся в Хуачжоу, скоро здесь снова начнется одуряющая жара, и он будет с утра до вечера сидеть в областной управе, разбирая вороха глупых, скучных и ненужных бумаг. Он, поэт, способный создавать строки, словно бы выточенные из прекрасного белого нефрита! Какая нелепость! Неужели эту жалкую участь назначило ему само Небо?! Нет, скорее он сам выбрал ее по собственному слабоволию и нерешительности. Так стоит ли и дальше идти по ложному пути, не пора ли наконец сделать правильный выбор?!
Эти вопросы тревожили Ду Фу в течение жаркого и засушливого лета 759 года, пока он все еще находился на посту инспектора. Решение покинуть службу давалось с трудом - ведь у него большая семья, дети, которых надо кормить. В самом начале осени он писал:
Всю жизнь я стремился
Уйти в одиночество, в горы
И вот уже стар -
А свое не исполнил желанье.
Давно бы я бросил
Служебные дрязги и ссоры,
Да бедность мешает мне
Жить в добровольном изгнанье.
(«Первый день осени»)
Там, где засуха, там и голод. Из-за осеннего неурожая 759 года многие крестьянские семьи остались без риса, и в семье Ду Фу - хотя как чиновник он должен был регулярно получать свои «пять мер» - тоже не хватало еды. Поэтому (нет худа без добра) Ду Фу с женой решили покинуть Хуачжоу н перебраться в пограничный городок Циньчжоу, куда их давно уже звали друзья. Ду Фу подал правителю области прошение о бессрочном отпуске, сославшись на болезни, и в конце августа семейство Ду двинулось в путь. После душного воздуха областной управы поэт радовался и удивлялся всему, что встречалось им по дороге, - величественным горным вершинам, таинственным голосам ночных птиц, блеску росы под луной:
Умолк
Вечерних барабанов бой -
Уже я слышу
Голос дикой птицы,
Уже роса,
Как в стороне родной,
Под светлою луною
Серебрится...
(«Лунной ночью вспоминаю своих братьев»)
В Циньчжоу их встретили троюродный брат поэта Ду Цзо, который по возрасту скорее годился ему в племянники, и настоятель монастыря Большое Облако, некогда помогший Ду Фу бежать из Чанъани. Все они перебрались в эти края, спасаясь от нового наступления мятежников. Ду Цзо, к примеру, пришлось покинуть свою усадьбу в предместьях Лояна и построить небольшой домик в здешней деревеньке, среди прекрасных «гор и вод», где Ду Фу стал часто бывать, намереваясь одно время поселиться поблизости. Он очень любил брата и его семью, охотно проводя у них долгие осенние вечера. В доме Ду Цзо его радушно принимали и относились к нему с большим почтением, хотя сам он в шутку называл себя ленивым и старым дядюшкой Ду Фу, который лишь отвлекает своего «племянника» от важных дел. Вот два стихотворения, подаренных Ду Цзо осенью 759 года и рассказывающих об их встречах в Циньчжоу:
Темнеет в горах.
Собираются тучи вокруг.
Боюсь, что мой брат
не отыщет дорогу домой.
Сейчас он идет
берегами замерзшей реки,
И птицы над ним
в темноте замирают лесной.
Спешит он скорей возвратиться
в свой маленький дом:
Давно его ждет
под деревьями сада жена,
Вздыхая о муже.
которого дядюшка Ду,
Лентяй и бездельник,
опять задержал допоздна.
* * *
Ты желтого проса
хороший собрал урожай,
Запасом зерна
обещав поделиться со мной.
И вот эти зерна
искусный прошли обмолот, -
Давно же я, право,
не пробовал пищи такой!
По мне так душистей:
цветов золотых хризантем
Отборное просо,
что с мальвою рядом растет.
Ты знаешь, как любит их дядюшка
вместе смешать:
Едва лишь представлю,
и влажным становится рот.
(«Посылаю три стихотворения Ду Цзо после
его возвращения в горы»)
Столь же охотно навещал Ду Фу и настоятеля Цзаня в его ветхом жилище, открытом холодным осенним ветрам. Они беседовали ночи напролет, вспоминая прошлое, и Ду Фу старался утешить доброго настоятеля, занесенного судьбою в эти края:
Как же вы оказались
в заброшенных этих краях,
Где осенние ветры
тоску нагоняют и страх.
Под дождем увядают
кусты хризантем во дворе,
Опадают под инеем
лотосы в старых прудах.
Только вы остаетесь
по-прежнему духом крепки,
Понимая, что все в этом мире -
лишь пепел и прах.
Вот мы встретились снова,
беседуем ночь напролет,
И сияет для нас
золотая луна на холмах.
(«Ночую в доме почтенного Цзаня»)
Однажды отшельник, живший неподалеку, прислал в подарок Ду Фу корзину свежего лука, - поэт и на это событие отозвался стихами:
За дощатым забором,
где добрый отшельник живет,
Овощами на грядках
всю осень богат огород.
Свежим луком зеленым
(не высохла даже роса)
Он наполнил большую корзину -
подарок мне шлет.
Я сравню этот пук
с разнотравьем зеленых полей,
А головки хрустящие -
яшмы отборной белей.
Стариковское дело -
от хвори жестокой страдать,
Но наваришь горячего супа, -
и жить веселей.
(«Тридцать связок лука, присланные осенним днем от отшельника Жуань Фана»)
Хотя Ду Фу и жаловался на старость, болезни и немощи (он и в самом деле страдал лихорадкой - следствием перенесенной малярии), стихи писались удивительно легко. Он словно и не задумывался, какой иероглиф выбрать для начала строки, а какой поставить в конец, чтобы строка рифмовалась с другими строками и не нарушала строгого тонального рисунка стихотворения - все это получалось само собой, без заметных усилий, и Ду Фу едва успевал заносить на бумагу рождавшиеся строфы. Раньше он работал над стихами гораздо медленнее - быть может, виною тому была чиновничья служба, отвлекавшая от литературных занятий. Теперь же за месяц он мог сочинить более двадцати стихотворений на самые разные темы (недаром он давал своим циклам название - «стихи о самом разном»). Наступало то счастливое для каждого поэта время, когда стихами становилось все, что он «видел и слышал». Стоило донестись до него отдаленному стуку деревянного валька, которым женщины отбивают белье на камнях, и воображение тотчас подсказывало строки о том, что «осень проходит, и скоро зима будет злиться», а солдаты никак не вернутся с полей сражений; их жены готовы выстирать вороха одежды, но разве пошлешь их за тысячи верст туда, где мужья несут тяжелую службу («Стирка»)! Стоило услышать пение сверчка среди осенней травы, и стихи словно вторили его песне: так неприметен и мал сверчок, но его голос трогает сердца людей, и, как будто зная об этом, он вечерами проникает в дома, чтобы своей песней радовать человека («Сверчок»).
