Жены Халуповича и Фалькнера и впрямь годились в дочери. Нечаянная оговорка старика вызвала смех, а Миша и Лев покраснели.
– Дорогие мои, – продолжал Борис Моисеевич, – мое вам благословение и чтобы у вас родились сыновья, и я попал к вам на брис, и Бог даст так и будет. Мы, евреи – семья с общей памятью. Эта память удержала нас вместе в галуте и позволила нам выжить. Все мы вышли из Земли Египетской, не забудьте это и там, на Святой земле…
Беременная жена Халуповича Дина уже не могла стоять, ей подали стул. Лев расширив зрачки, как от нестерпимой боли, переминался с ноги на ногу, озирался затравленно. Миша Халупович, засунув руки в карманы потертых джинсов, был намного терпеливее, переглядывался с Либензоном по-мальчишечьи озорно. Это плохо вязалось с академическим видом Либензона: сутулый, бородка клинышком, в вечернем костюме; немногословный и серьезный. Вышло так, что преследования КГБ сделали его воином-одиночкой. Война была в полном разгаре. Для него речь шла о выживании русских евреев и всякий, кто чувствовал себя соплеменником и ныне должен быть на страже, как две тысячи лет назад. Еврейский мир – организм, живое тело. Ткани нашего мира обновляются смертью. Приходится бороться с варварством новой жизни. Он надеялся, что дружным международными усилиями удастся сломать «железный занавес». До алии он был физик, но жизнь вытолкнула его в лидера еврейской общины с ее непохожими друг на друга людьми, судьбами, охваченными алией. Либензон вошел в мир несопоставимых целей, и стремлений, и задач, и подвигов, чуждого ему ортодоксального иудаизма, новой строгости и новых испытаний; в мир человеческой личности, чести и гордости.
Вдруг с непоследовательностью в мыслях подумалось на миг такое что-то, что трудно передать: допросы, фарс и ложь и предательство, страх быть арестованным и приговор за несговорчивость с властями. С отъездом Халуповича и Фалькнера жизнь не пойдет по-новому. Или он заблуждается?
Хозяин квартиры взял фломастер.
– Эти обои нужно передать в музей иудаизма, – сказал Чернобельский.
– А что, есть такой музей? – улыбнулся Халупович.
– Как только придет демократия.
– Демократия полагает, что каждая группа может быть права и, в то же время, каждая группа может также и ошибаться, – сказал Фалькнер.
– Вчерашний атеист Розенштейн, сегодня признает, что был не прав.
– Работа над ошибками не из приятных. Зато теперь он ортодокс. С ортодоксальной точки зрения религиозные догмы абсолютны и вечны.
К обоям подошел Розенштейн.
– Русская стена плача. Это все цитаты или отсебятина?
– Надо читать Тору вместо «Тании», – улыбнулась Аня.
Он отмахнулся.
– Бродского не захотели впускать в Израиль. В Анкете он написал «Я еврей, христианин.»
– Ну, пусть придет в синагогу и публично объяснится, но в Израиль ему дорога заказана, потому, что он нарушил Заповедь: «Почитай отца своего и мать свою».
– А если он половинка?
– Я говорю о евреях, перешедших в христианство. Всевышний милостив.
– Да, «По молитве Моисея Я простил народ». – Как мы до сих пор живы без Моисея! – театрально всплеснул руками Фалькнер, – собираемся в «Овражках», жарим в праздники шашлыки, танцуем под гитару.
– Душа его молится за нас, – сказал Чернобельский.
– И за евреев – христиан? – Резенштейн вернул все на круги своя.
– Нет. – Чернобельский готов испепелить Гришу. – Они предали народ от Авраама до наших дней. И если при этом они совратили еще хоть одного их нас, это грех, каких мало. Ему придется очень много поработать. Чтобы вернуться.
– Это столь же безобидно Богу как и прочая людская суета, – заметил Фалькнер.
– Нет, выкрест предал себя, он сделал вызов Всевышнему и порвал с нами.
– А у нас есть молитва за таких людей?
– Пожалуй «Шма Исроэль»…
Фотограф Борис Теверовский призывал собраться участников семинара для фото.
– Паша! Иди к нам!
– Ну, куда мне, – отмахнулся Гойхман, – там профессора.
– Внимание! – восклинул Теверовский. – Улыбнитесь для истории! Сейчас вылетит птичка.
– Где же птичка? – Лев замахал руками.
– Птичка, – сказал Гриша, – будет в Израиле.
Все засмеялись.
Последний гость уехал в три утра, а в пять Лев и Аня сели в такси. Портфель, несколько чемоданов и переноска, где сидела кошка Тёпа. Солнце еще не поднялось, когда они прибыли в Шереметьево II, где их уже встречали Либензоны, Ванштейны, Броды. Последний тост l’shana haba’a b’Yerushalaim.
Фалькнеры поднялись по лестнице и попали в зал ожидания. Внизу за стеклом стояли десятки друзей: ждали, когда Лев и Аня пройдут. Сколько раз Лев и Аня с завистью и любовью глядели на тех, кто был на пути к свободе. И вот, после стольких лет мучений Лев по другую сторону отказников.
Паспортный контроль. Обычно он занимал несколько минут, но прошло 10, затем 15. За день до этого Лев услышал об аресте Валерия Турчина, представителя «Международной амнистии». Кроме того, ходили слухи о болезни Брежнева. Одно или оба этих события могли повлиять на его положение. Разрешение улететь все еще могли отменить. Лев попытался не думать об этом, но страх не ушел.
Ничего не изменилось в течении получаса. Они вернулись в зал ожидания.
Они стояли, ничего не говоря друг другу.
Время вылета приближалось: 10:45. Фалькнеры остались единственными пассажирами в терминале. Лев снова подошел к паспортному контролю.
– Вылет на Вену задерживается?
– Ваши визы не здесь; их забрали в другой отдел. Какие-то технические проблемы.
Он снова вспомнил об аресте Турчина. Какие могут быть технические проблемы, кроме той, что их освобождение отменено?
Спустя час все выглядело так, как будто судьба их решалась заново. Если их отправят обратно в Москву, то следующим пунктом назначения для него будет Магадан.
– Что происходит? – прокричал Теверовский.
– Они забрали наши визы, – выкрикнула Аня.
Офицер таможни прошла мимо Фалькнеров и развернулась в недоумении.
– Что вы здесь делаете? Самолет вылетает через 10 минут!
– Нам сказали подождать. Мы спросили почему, и сколько ждать, но этого никто не знает.
– Это ерунда! Я узнаю, что происходит! – она достала рацию, – Дуся! У меня тут пассажиры на самолет до Вены.
– Где ваши билеты?
– Билеты-то с нами.
– Дайте их мне. Я отменяю вашу бронь. Самолет не может больше ждать.
– Но в чем дело?
– Я ничего не знаю! – она воскликнула это с таким раздражением, словно они сами виноваты. И помахала билетами.
– Но, что нам делать?
– Я не знаю! Если вам разрешено уехать, вы заплатите штраф за задержку рейса.
