В это же самое время в Хрисотриклине — главном тронном зале Большого императорского дворца — был устроен «клиторий» для «послов русских архонтов», а также «людей и родственников архонтиссы» и русских купцов (всего восьмидесяти семи человек). На обеде присутствовали сам император Константин и, вероятно, его сын и соправитель Роман (имя которого в источнике в данном случае не названо).
Подобные обеды с участием императора в самый день приема иностранных послов были в обычае греков. В той же главе трактата «О церемониях» император Константин упоминает еще три «клитория» с участием сарацинских послов[164]. Все они проходили в разных залах дворца, но примерно по одному и тому же сценарию. Дворцовые залы украшались для этой цели особым образом: в них вносились царские троны, золотой или серебряный стол для трапезы; по стенам развешивались венки и драгоценные эмали из дворцовых храмов, серебряные паникадила, драгоценная столовая посуда, а также роскошные одежды, принадлежавшие самому василевсу и «августе». Вся сервировка стола состояла из золотой или серебряной чеканной посуды. По обеим сторонам зала в течение всего обеда стояли приближенные стражники («кандидаты») с золотыми скипетрами и «птихиями» — военными знаменами — в руках. Добавим к этому, что и дворцовые чины, участвовавшие в пиршестве, и иноземные гости были одеты в специально выданные им из дворцового ведомства роскошные одеяния, которые затем, по всей вероятности, надлежало сдать обратно.
Естественно, что нам больше известно об обедах, устраиваемых императором, — случай с Ольгой все же был явным исключением. На таких званых обедах не только ели, но и вели разговоры, причем император в беседе с послами мог затрагивать важные внешнеполитические вопросы. Но развлечения, отдых все же занимали главное место. Все пиршество сопровождалось музыкой и пением. Когда появлялись послы, начинали играть органы — золотые, императорские, и серебряные, принадлежавшие «партиям» Константинополя. В остальное время звучали так называемые «василикии» — царские песнопения, которые исполняли, стоя за особыми завесами, певчие двух главных константинопольских храмов — Святых Апостолов («апостолиты») и Святой Софии («агиософиты»). Кроме того, во время обеда устраивались театрализованные представления, в том числе духовные мистерии, а также выступления жонглеров, акробатов, мимов.
Лиутпранд Кремонский так описал обед, на который он был приглашен императором Константином в 948 году: «Император обедает… вместе с гостями, причем не сидя, как в обычные дни, а возлежа; в эти дни им подают пищу не на серебряной, но только на золотой посуде. А после обеда в трех золотых вазах вносятся фрукты, которые из-за огромной тяжести доставляются не руками людей, а привозятся на покрытых пурпуром повозках»; эти вазы опускают на стол через специальные отверстия в потолке с помощью лебедки и точно так же потом убирают со стола. «Представления, которые я там видел, я опущу, ибо описывать их было бы слишком долго», — продолжает Лиутпранд. Вероятно, некоторые из этих представлений показались ему не вполне пристойными, поскольку он посчитал, что лишь одно «не стыдно будет изобразить здесь, ибо оно удивительно», — это выступление акробатов, двух обнаженных мальчиков, выполнявших трюки на шесте, который удерживал на лбу без помощи рук старший из выступавших.
Обязательной и очень важной (особенно для гостей) частью обеда была раздача подарков от имени императора. Эти подарки по заранее составленному списку получали все — и иноземные послы, и сопровождавшие их лица, присутствовавшие на обеде, вплоть до последнего человека. Когда же иноземцы покидали зал и выходили в расположенные рядом помещения, император посылал им розовую воду, притирания и благовония для совершения обряда омовения. «Совершив омовения из заранее приготовленных здесь покрытых резьбой чаш для умывания рук, отершись драгоценными полотенцами и обильно умастившись ароматными и благовонными духами и пудрами», иноземцы удалялись из дворца и в сопровождении слуг направлялись в свою резиденцию. На этом аудиенция считалась законченной.
Нет сомнений, что всё положенное по протоколу было совершено и в отношении участников посольства Ольги. В том числе и в отношении самой княгини и прибывших вместе с ней женщин, которых угощали в зале Юстиниана. Вся церемония совершалась точно так же, как и во время обеда с участием императора, — за тем лишь исключением, что здесь, кроме женщин, могли присутствовать лишь евнухи из числа приставленных к опочивальням старшей и младшей императриц. И здесь тоже обед сопровождался пением и театрализованными действами, что особо отметил император Константин. «Да будет ведомо, — писал он, — что на этом клитории присутствовали певчие апостолиты и агиософиты, воспевавшие царские песни. Были сыграны и все сценические представления».
Какие именно действа показывали руссам, мы не знаем. Но, наверное, были здесь и музыканты, и мимы, и ряженые (на Руси их называли скоморохами), и жонглеры, и акробаты. Между прочим, все эти персонажи изображены на фресках башен киевского Софийского собора, выполненных в XI столетии и, вероятно, представляющих собой своеобразную иллюстрацию к памятной поездке киевской княгини Ольги в Царьград. Особенно примечательна одна из фресок, на которой изображена сцена, почти в точности совпадающая с той, что описывал Лиутпранд Кремонский: мы видим акробата, держащего без помощи рук (правда, не на лбу, а, кажется, на плече) шест, по которому карабкается мальчик{208}.
Что же касается собственно угощения, то оно на подобных званых обедах, по-видимому, играло далеко не главную роль. Император Константин любил вкусно поесть и выпить вина, однако придворная кухня не всем из его гостей приходилась по вкусу — главным образом, из-за того, что в готовке обильно использовали непривычные для иностранцев пряности, приправы и соусы. Упомянутый выше Лиутпранд Кремонский, описывая свой первый визит в Константинополь, ничего не говорит о качестве подаваемых на стол блюд. Но в другом сочинении — отчете о своей второй посольской поездке в Византию в 968 году (тогда он представлял германского императора Отгона I, а принимал его император Никифор Фока) — он с явным отвращением отозвался об обеде в царских покоях, назвав его «довольно гнусным» и «омерзительным»: по его словам, вся пища, «по обыкновению пьяниц», была «обильно сдобрена маслом и каким-то ужасным рыбным соусом». (Об этом соусе Лиутпранд вспоминает и чуть ниже, описывая другое угощение у императора — «обед, сильно пахнувший чесноком и луком и обильно приправленный маслом и рыбным соусом».) Впрочем, легко догадаться, что эмоции итальянского прелата были вызваны общей неудачей его миссии и теми унижениями, которые он претерпел в Константинополе из-за начавшейся вражды между византийским и германским императорами. Оправдываясь в собственных неудачах, он возлагал вину исключительно на греков, у которых теперь всё было отвратительно — и нравы, и законы, и внешний вид, и кухня. Показательно, что однажды в том же отчете, повествуя о таком же званом обеде, на котором ему удалось обратить на себя благосклонное внимание императора и получить от него кушанье с собственного стола, Лиутпранд совсем по-другому отозвался об угощении, которым его потчевали, в том числе и о столь не понравившемся ему рыбном соусе: оказывается, на обеде подавали и «жирного гуся, восхитительно вкусного, начиненного чесноком, луком и пореем, а также пропитанного рыбным соусом»{209}. Собственно, качество пищи заботило устроителей церемонии лишь постольку, поскольку она могла понравиться или не понравиться самому императору. Приглашенные же на обед иноземцы должны были почитать за великую честь уже то, что они присутствуют при трапезе василевса ромеев. Впечатление на них производило не столько меню, сколько убранство зала и сервировка стола. Не случайно византийский хронист — очевидно, без всякой задней мысли — заметил однажды, что драгоценный серебряный стол, изготовленный императором Константином и водруженный в Хрисотриклине, «доставлял… званым гостям больше радости, чем сладость пищи»{210}.
