Как и полагалось по протоколу, во время «клитория» в Хрисотриклине были розданы подарки мужчинам — участникам посольства Ольги. Константин Багрянородный приводит точные суммы. «Анепсий» (племянник) княгини получил 30 милиарисиев; восемь приближенных Ольги («людей», в данном случае родственников) — по 20 милиарисиев; 20 послов — по 12; 43 купца — тоже по 12; священник Григорий — 8; два переводчика — по 12; пятеро «людей» Святослава[165], как мы уже знаем, — по 5; шесть «людей» послов — по 3; личный переводчик Ольги — 15.
Однако в отношении Ольги и женской части посольства пришлось пойти на существенное изменение в протоколе. Раздача подарков женщинам в практике византийского двора ранее, кажется, не встречалась. Теперь же ее было решено перенести на особо устроенное торжество — десерт. Обычно десерт совмещали со званым обедом (вспомним вазы с фруктами, описанные Лиутпрандом), или же император вкушал его вместе с семьей. Но на этот раз десерт был устроен отдельно, в одном из боковых помещений Хрисотриклина — так называемом Ариститирии, находившемся по соседству с жилыми покоями императора. На этом десерте Ольга — исключительный случай! — оказалась за одним столом с василевсом и его сыном-соправителем. «…Был поставлен маленький золотой стол, — пишет Константин, — …и на нем было подано сладкое в покрытых эмалью и драгоценными камнями чашках. И сидел василевс (Константин. — А.К.), и Роман, багрянородный василевс, и багрянородные их дети, и невестка, и архонтисса…»
Известно, что император Константин любил сладкое — торты из муки и меда, пирожные-колечки, фруктовое желе, муссы. Все это вместе с фруктами подавалось на стол во время десерта. Подчеркнуто-неофициальный, интимный характер этому мероприятию придавало и то, что за маленьким столом разместились не только взрослые дочери императора, но и не названный ребенок младшей императорской четы[166].
Именно по окончании десерта Ольга и женщины из ее свиты получили подношения от императора Константина, которые так же скрупулезно перечислены в трактате «О церемониях». Ольге было преподнесено «в золотой, покрытой драгоценными камнями чаше» 500 милиарисиев; шести ее приближенным женщинам (очевидно, «родственницам-архонтиссам») — по 20; восемнадцати служанкам — по 8.
Надо признать, что дары императора не выглядят излишне щедрыми. Ольга была правительницей государства, однако она получила от императора ровно столько, сколько получал посол союзной с Империей державы. Так, по 500 милиарисиев каждому, и в таких же «золотых, покрытых драгоценными камнями чашах», были выданы обоим послам «друзей-тарситов», присутствовавшим на «клитории» у императора 31 мая 946 года, и еще раз им же (и опять в золотых чашах) на приеме 9 августа того же года. Но при этом общая сумма даров, розданных Ольге и ее людям, была значительно меньшей, нежели во время приема сарацин. Всего 9 сентября было роздано 1800 милиарисиев (или 150 номисм)[167]. Между тем одни только «люди» сарацинских послов, приглашенные на пиршество, получили на всех 3000 милиарисиев (то есть 250 номисм), и это не считая самих послов, получивших на двоих еще тысячу. Несомненно, сарацинское посольство было более многолюдным, нежели посольство Ольги, хотя мы и не знаем точно, сколько в него входило человек и сколько получил каждый. Зато знаем, что, когда сарацинских послов вновь пригласили на званый обед, туда же были доставлены сорок арабов, освобожденных из византийского плена, и каждый из них получил по 25 мили-арисиев{211}. Вряд ли участникам посольства досталось меньше. (И если так, то их на обоих приемах было по 120 человек.) А вот подавляющее большинство участников посольства Ольги (собственно, все, за исключением самой княгини и ее «анепсия»!) получили значительно меньшие суммы. И дело было, конечно, не в том, что эти деньги что-то значили сами по себе. И Ольга, и другие знатные руссы владели неизмеримо большими богатствами. Главное — это соображения престижа, причем престижа именно государственного, который напрямую отражался в суммах даров, преподнесенных от имени императора. А потому Ольга вряд ли могла радоваться, пересчитывая полученные ею серебряные монеты.
На этом, кажется, для русской княгини завершилась программа утомительного и бесконечного дня 9 сентября. Впрочем, император Константин в своем трактате упомянул не обо всех эпизодах церемонии приема «архонтиссы» — его интересовало лишь то, что выходило за рамки обычного церемониала. Так, его замечание, что прием 9 сентября «во всем» был «подобный вышеописанному», заставляет вспомнить, что сарацинские послы-«тарситы» во время одного из «вышеописанных» приемов присутствовали еще и на устроенных для них конных ристаниях на константинопольском ипподроме: в трактате подробно описаны и подготовка к соревнованиям, и одеяния возничих четырех цирковых «партий», и последовавшие за ристаниями танцы и красочные шествия, в которых приняли участие не только победители, но и побежденные{212}.
Конечно, вовсе не обязательно думать, что эта праздничная церемония должна была непременно повториться и в случае с Ольгой. Однако она, по всей вероятности, повторилась, и русская княгиня и сопровождавшие ее лица также присутствовали на константинопольском ипподроме — и скорее всего, именно 9 сентября, в день большого приема, между представлениями василевсу и «августе» и «клиториями» в зале Юстиниана и Хрисотриклине.
Но здесь мы должны сказать еще об одном источнике, проливающем свет на неизвестные ранее эпизоды пребывания княгини Ольги в Константинополе. Этот источник — упомянутые выше фрески лестничных башен киевского Софийского собора, выполненные в середине XI века, при киевском князе Ярославе Владимировиче, правнуке Ольги. (Лестницы башен вели на хоры — место, где во время богослужения располагалась княжеская семья, — так что лицезреть фрески должны были в первую очередь князь, княгиня и их дети. Полагают, что северо-западная башня предназначалась для подъема на хоры женской части семьи, а юго-западная — мужской.)
Главное место в росписях лестничных башен занимают две большие многофигурные композиции, содержание которых было прояснено в начале 80-х годов прошлого века украинским археологом и искусствоведом Сергеем Александровичем Высоцким{213}. Первая композиция, в северо-западной башне собора, изображает сцену торжественного приема в императорском дворце русской княгини императором Константином. Ольга изображена на фреске в парадном византийском облачении — стихарии (плаще) и драгоценной пурпурной мантии, на голове у нее корона — стемма, из-под которой на плечи ниспадает белый плат-мафорий — обычная принадлежность головного убора русских княгинь, тот самый плат, который всегда рисуют на иконах святой Ольги; рядом с княгиней дама, как бы представляющая ее императору, — вероятно, это «опоясанная патрикия», или «зоста», о чем свидетельствует пояс, переброшенный через ее левую руку{214}; в некотором отдалении еще три женских фигуры — свита княгини. На второй фреске, в юго-западной башне собора, изображены состязания на константинопольском ипподроме с участием «квадриг» (конных четверок) всех четырех цирковых «партий» — «венетов» («голубых»), «прасинов» («зеленых»), «левков» («белых») и «русинов» («красных»). В ложе императорского дворца — кафисме — мы видим самого императора и княгиню; последняя одета в более простые светлые одежды, а на голове у нее тот же белый плат-мафорий; в другой ложе — как полагают, посольской — гости, среди которых, возможно, представлен «анепсий» Ольги (его одежды тех же тонов, что и княгини). Именно на этой фреске различимы черты лица Ольги; правда, насколько они достоверны, сказать трудно[168]. (По наблюдениям С. А. Высоцкого, образцом при создании фресок собора могли послужить русские или византийские миниатюры, изображающие визит княгини Ольги в Константинополь, вроде миниатюр из Хроники Иоанна Скилицы или Радзивиловской летописи. Но на подобных миниатюрах портретное сходство, как правило, не достигалось или даже не предусматривалось.)
