королева Анна поручила Марлборо прежде всего выяснить, не согласится ли Карл ХII в войне за испанское наследство присоединиться к антиавстрийской коалиции, и добиться смягчения шведско-австрийских противоречий.
В Альтранштедте Марлборо в льстивых и «цветастых» выражениях сказал Карлу, что приехал специально изучать его военное искусство. Это сразу не понравился королю, и он в течение всей аудиенции старался не замечать герцога вовсе. Карл демонстративно на шведском языке вёл беседу с английским послом Джоном Робинсоном, а посол переводил кое-что для герцога на английский. Можно было общаться на французском, но Карл принципиально не захотел этого делать.
Герцог, конечно, адекватно оценил обстановку и не торопился выкладывать предложение царя, с удовлетворением отметив, что король с радостью говорит о победе союзников над Францией. При одном имени царя глаза Карла зажигались злобной воинственностью. К тому же Марлборо заметил на столе у короля карту России и понял, что слов тратить не надо: шведы оставят в покое Вену и пойдут на восток. О рубине и царском вознаграждении пришлось забыть. Замолвить слово о Паткуле Марлборо забыл вообще.
Зато Робинсону удалось поговорить о Паткуле с графом Пипером. Англичанин в своём демарше сделал упор на нарушении Саксонией и Швецией международного права. Пипер холодно ответил, что вины Швеции никакой нет – обвинение в нарушении международного права касается только тех, кто арестовывает послов и выдаёт их властям другого государства. Возразить на это замечание было трудно. Единственная возможность, которая существует для Паткуля, писал Робинсон в Лондон, это обращение к королю Карлу с «компетентным представлением». Наивный Робинсон: он полагал, что для Карла существовали «компетентные заступники»!
Других отзывов на призыв Петра I оказать помощь Паткулю не известно. Вена постоянно находилась в состоянии страха от «дикого тигра» Швеции, остальные, убедившись в тщетности английской попытки, остались в стороне. Никто не хотел ссориться с грозным шведским королём, в войне за испанское наследство никто не рисковал обратить против себя сильную шведскую армию.
Несомненно, что время для решительных шагов по освобождению Паткуля было упущено. Уповать на помилование Паткуля Карлом XII и надеяться теперь на милосердие шведского короля было также бесполезно, как апеллировать к чувствам его знаменитых ботфортов. Ульрика-Элеонора, любимая сестра Карла, побуждаемая вероятно своей прабабкой, попыталась было вступиться за Паткуля и написала брату письмо, но в ответ получила вежливую и холодную отповедь с назиданием не вмешиваться не в своё дело.
Действовать, конечно, надо было тогда, когда Паткуль находился ещё в руках саксонцев. И с горечью и сожалением приходится констатировать, что ни сам царь Пётр, ни канцлер Головин так и не проявили настойчивости и истинной заинтересованности в том, чтобы вырвать Паткуля из рук Августа и его коварных министров. Ф.А.Головин в течение 1705 и 1706 г.г. болел и в марте 1707 года – за месяц до выдачи Паткуля шведам – умер, и это в какой-то мере снимает с него часть вины за преступную бездеятельность по делу Паткуля. Сменивший Головина на внешнеполитическом поприще статс-секретарь Пётр Шафиров явно не был настроен в пользу Паткуля – во всяком случае, его поведение в этом вопросе представляется непоследовательным и, по меньшей мере, безразличным.
Несомненно, царь нёс тяжёлое бремя управления государством и ведения войны со шведами. Он тоже в это время был тяжело болен, сильно нервничал перед шведским вторжением в Россию и находился в постоянных разъездах и хлопотах. Но если он всегда находил время для попоек и развлечений, то при желании мог бы найти время и для того, чтобы как следует заняться делом Паткуля. Тем более что арест царского посла в Дрездене не был уж такой мелочью, о которой можно было бы позабыть. В конце концов, он наносил урон и авторитету царя, и неприятно ущемлял престиж России в Европе. Но царь, вместо того чтобы решительно и твёрдо заявить о своих претензиях, играл в дипломатию, ограничивался робкими напоминаниями и спорадическими просьбами в адрес Августа и оказался не на высоте своего понимания случившегося. Конечно же, хитрый саксонец это видел, а потому и не собирался выпускать Паткуля из своих рук.
В сентябре шведская армия, снова через австрийскую Силезию, вышла из Саксонии и вернулась в Польшу. Паткуль с лифляндским полком Мейерфельдта, закованный в цепи, ехал в закрытом возке, в котором для проникновения свежего воздуха были проделаны дырки. У города Калиша передовой дозорный лифляндцев, когда поил лошадей, подвергся нападению русских кавалеристов и попал в плен. Он был доставлен к командиру отряда, полковнику Шульцу, и добровольно сообщил, что в полковом обозе они везут с собой пленного – бывшего царского посла Паткуля. В распоряжении Шульца находились около 700 драгун и примерно столько же калмыцких всадников – достаточно грозная сила, чтобы попытаться отбить пленного Паткуля, тем более что лифляндцы Мейерфельдта вряд ли стали бы чинить ей какие-то помехи. Пленный лифляндец, вероятно чтобы соблазнить конников Шульца лёгкой победой, на допросе утверждал, что в полку совсем нет пороха (что вряд ли соответствовало действительности, потому что из Саксонии шведская армия вышла при полном боевом комплекте, хорошо оснащённой, никаких боёв не вела и порох не тратила).
Шульц на атаку лифляндского полка не решился – слишком глубоко ещё сидел у русских страх перед непобедимыми шведами. Когда об этом узнал находившийся в Варшаве А. Меньшиков, он с досадой и возмущением воскликнул:
– Дурак Шульц! Такую возможность упустил оказать великую услугу Его царскому величеству!
Царский фаворит обещал назначить расследование и примерно наказать нерасторопного Шульца.
А Паткуль, естественно, ничего про это не ведал. Он чуть не задыхался от нехватки свежего воздуха в тесном возке и вот уже третью неделю отказывался от приёма пищи. Лифляндцы роптали и одновременно боялись: если пленник скончается у них на руках, то им не избежать страшной мести короля. Они сообщили в штаб армии о плачевном состоянии Паткуля, и в полк вскоре приехал королевский врач. Он обследовал пленного и вынес вердикт: жить ему осталось недолго. Длительное голодание и утомительная поездка сделали своё дело.
Такая смерть в планы короля-романтика не входила. Он немедленно собрал сессию военного трибунала во главе с Реншёльдом и объявил ему, что поскольку Паткуль в 1694 году уже был приговорён стокгольмским судом к смертной казни, то в новом суде надобность отпадает. Обвиняемый так сильно навредил Швеции, что он заслуживал самую страшную казнь. Карл ХII составил подробную инструкцию палачу, согласно которой Паткуль должен был сначала получить 16 ударов железной палкой с долгими промежутками между ними (первые же удары должны были переломить ему кости, рёбра, позвоночник). Затем отделению подлежали руки и ноги, и после всего – голова несчастного. То, что могло остаться от Паткуля, король приказал привязать к колесу и выставить на всеобщее обозрение и на съедение воронам. Картина, вполне достойная короля-романтика!
Содержание приговора и способ казни должны были оставаться тайной до его исполнения. Полк Мейерфельдта должен был присутствовать при казни, образуя вокруг эшафота живой круг. Последнее требование переполнило чашу терпения лифляндцев. Полковник Мейерфельдт и несколько офицеров лично обратились к Карлу и попросили их полк заменить шведским. Они храбро сражались вместе с королём и верно ему служили, но от присутствия на казни их соотечественника он должен их уволить. С такими же увещеваниями к Карлу обратились и генералы, и он нехотя отменил свой приказ и назначил обеспечивать казнь Паткуля другой полк – драгунский полк полковника Николая Ельма. 8 октября в 7 часов утра конвой этого полка, состоявший из 30 драгун, забрал Паткуля и доставил его в местечко Казимирж, что неподалёку от Познани.
Полковник Ельм немедленно приступил к исполнению приказа и стал разыскивать палача. Профессия оказалась настолько редкой в округе, что его посланцы были вынуждены вернуться с пустыми руками – крестьяне предпочитали заниматься земледелием, а не рубить преступникам головы. Наконец, шведам удалось уговорить одного крестьянина выступить в роли палача, соблазнив его деньгами. Ладно, сказал поляк, какое-нибудь колесо, а тем более топор в хозяйстве найдётся.
На следующий день, в воскресенье, в полк прибыл военный капеллан Лоренц Хаген и отслужил для солдат службу. По её окончании полковник Ельм отозвал капеллана в сторону и сообщил, что у них содержится государственный преступник, которому на завтра назначена казнь. Он об этом ещё ничего не знает – не мог бы пастор
