Знакомимся с таблицей «поднятия тяжестей». Вот рекорд: в сентябре прошлого года американский пилот Вилли Ховел на самолете «Боинг КС-135А» с грузом в 35 тонн сумел подняться на 2 тысячи метров. Сегодня груз – 55 с лишним тонн, высота…
– Высоту покажут приборы, – улыбаются летчики, хотя у них уже все предварительно рассчитано…
– Есть минимум погоды! – повеселевшим голосом сообщает, наконец, синоптик…
Семеро натягивают летные костюмы. Жмем им руки… Тяжелый самолет медленно уползает на самый конец взлетной полосы.
Клубы пыли и пушечный грохот над полем. Глядим на часы – 14.00. Серебристая сигара прокалывает пуховую шаль облаков и через мгновение докладывает: «Я «Стрела». Высота – две тысячи метров…»
Это та самая высота, на которой побывал американец. Еще несколько минут…
– Высота четыре тысячи…Восемь тысяч…На борту все в порядке…
По заранее разработанному маршруту самолет будет забираться возможно выше, потом сделает «площадку», то есть пять минут будет идти на рекордной высоте. Бесстрастные приборы запишут каждый «шаг» самолета.
– Я «Стрела»…Одиннадцать тысяч. Продолжаем набирать…
Одиннадцать тысяч – это уже стратосфера. Самолету все труднее и труднее идти в гору. В эти минуты семеро смелых видят над собой темно-голубое небо и солнце. Земли не видно.
Летчики, журналисты, руководители полета прилипли к черному ящику, из которого теперь реже, чем прежде, слышится: двенадцать двести… Триста… Семьсот…
Метр за метром самолет с тяжелой ношей тянется к небу. Еще двести метров. Наконец:
– Я «Стрела». Высота тринадцать тысяч. Делаю «площадку»…
Пять минут напряженного молчания. Пять минут неизвестности. А потом опять знакомый голос прорывается сквозь шумы и трески эфира:
– На борту все в порядке…
– Сердечно поздравляю с успехом!
Это уже голос взволнованной земли. С микрофоном в руках стоит опытный летчик-испытатель Герой Советского Союза Николай Иосифович Горяинов. Совсем недавно на том же самолете он тоже ходил на большую высоту. Уж он-то знает цену нынешнему успеху.
15 часов 30 минут. Прорвав облака, серебристая птица проносится над мокрыми от непогоды бетонными плитами. Считанные сантиметры отделяют колеса от земли, но самолет все летит и летит…Так и должно быть. В этом и заключается «ювелирная» посадка…Потом самолет оставляет на бетоне две сухие линии и замирает.
Цветы, объятья, радостная неразбериха. В воздухе мелькают унты и шлем первого пилота. Сильные руки друзей качают тех, кто только что видел синее небо и солнце…
Аэродром «Подмосковный». 5 ноября 1959 г.«Я русский, я еду в Россию»
Встретил я его пасмурным октябрьским вечером. Накрапывал серый дождик, с одинокого вяза на берегу падали последние листья. Ни души. Только забытые всеми лодки мокли на приколе. Простуженным голосом прокричал на перекате пароход, потом долго и протяжно кричала в пойме какая-то потерявшая стаю птица. Я прислушался, стараясь определить птицу по крику, и тут увидел его. Он стоял под вязом с непокрытой головой, в зеленоватом, с погончиками плаще. Он не заметил меня. Он тоже слушал птицу…
Минут через двадцать я возвращался домой тропинкой вдоль Дона. Под вязом по-прежнему темнела фигура. Непокрытая голова, потемневший от дождя плащ с погончиками.
Я не удержался и спросил:
– Первый раз в этих местах или долго не были?
– Сорок лет не был…
Помолчали, глядя, как у близкого бакена убегала к желтым огням вода.
– Десять дней, как из Франции…Родом вешенский. А вот у этих камней в последний раз лодку отвязывал. Сорок лет…
У человека дрогнул голос. Словно устыдившись чего-то, он расправил смятую в ладонях кепку и торопливо надел ее на тронутую сединой голову…
Непрерывно скрипят двери. Большая горница уже полна, а казаки и казачки все идут. Сорок лет не было человека.
– Видно, не сладко живется там, коль вернулся, – допытывается бородатый казак…
– По-разному живут…
– По морю, Петро, плыл аль самолетом? – Не унимается бородач.
У стола стоит мать Петра. Она меньше всех говорит. Она только глядит на сына, положив на колени узловатые, видевшие много забот руки. Сорок лет не было его под родной крышей. В седеющем, с мягким ласковым голосом мужчине мать старается угадать своего Петьку, тринадцатилетнего мальчика, которого в Вешках последний раз видели сорок лет назад, июньским утром. И вот теперь он сидит рядом с ней. Петр Еремеевич Моисеев, ее сын. Он рассказывает.
Казаки молча слушают. Желтой луной плывет над потолком лампа, стены горницы исчезают, растворяются в голубоватом дыму, и я вижу, как тринадцатилетний Петька с приятелем отвязывают лодку, как, поймав чьих-то лошадей, они скачут к станции…Потом стук колес. Душный товарный вагон с лошадиным навозом и скверной казачьей руганью…Потом толчея на пристани. Пароходная качка. Турция…
В смутную на Дону пору бежавшие белоказаки припугнули, сманили двух несмышленых мальчишек. Сманили и бросили, потому что каждому в несладкой «загранице» надо было думать, как бы не умереть с голоду. В далекой и чужой Турции двое вешенских мальчишек остались без родных, без хлеба, без крыши, без реки, где у вербы так хорошо клюют сазаны, без птичьих криков в пойме…
Кто-то из казачек вздыхает, кто-то смахивает слезу. Мать не плачет, она только смотрит на сына. Да у нее, наверное, и нет сейчас слез. Все выплакала раньше…
– Ради куска хлеба брались за любую работу. Подметали улицы, убирали конюшни, служили «мальчиками» в магазинах, грузили овощи в болгарском порту, катали вагонетки с рудой, работали у мясника…
– Если не хотите пропасть, держитесь поближе к рабочим, – сказал добрый старик-болгарин, искренне пожалевший двух потерявшихся в большом мире парней.
…Друг заболел и умер в дороге. А Петр Моисеев стал рабочим. Тридцать лет назад он начал варить сталь. Делил с французскими пролетариями все горечи и радости жизни.
В первые годы после скитаний тихий уголок на юго-востоке Франции, где стоял металлургический завод, показался раем. За заводским двором начинались луга, потом горы. Внизу – цветы и апельсиновые рощи, а вверху – сахарные головы снегов. Название у рабочего городка праздничное, веселое – Южин-Савоя. Пестрые толпы туристов со всего света приезжают взглянуть на эту красоту земли.
– Тут и осядем? – спросил Петро девушку с русским именем Маша, которую путаные и трудные дороги также привели к этим горам с цветами и снегом.
Он варил металл, она шила шляпки для южинских модниц. По вечерам вместе шли в горы и приносили охапки цветов.
