Юра, конечно, побледнел (ему было только 17 лет), но, уходя с победоносным видом, он бросил следователю: «Что ж, могу передать там привет от тебя».— «Кому же?» — «Дзержинскому или самому Ленину». Этого было достаточно, чтобы следователь, немногим старше Юры, вышел из роли. «Дурак»,— бросил он в ответ и заговорил простым, товарищеским и потому гораздо более убедительным языком. Вместо «высшей меры» он обещал высылку всей компании в Архангельский край, что и было исполнено. Одновременно он подарил Юре книгу Ленина, с трогательной надписью: «Юре от его следователя» — и потребовал, чтобы мальчик внимательно прочел ее и передумал свои выводы.
Уехали мальчики вместе, поселились в Архангельске тоже вместе и жили коммуной. Каждый из них нашел себе работу, главным образом, в «железке». Юра использовал свою подготовку в ФЗУ, но, по-видимому, недостаточно опытный в практике, пренебрег осторожностью и искалечил палец. Об этом впоследствии мне рассказывала позже сосланная в Архангельск Г., работавшая там врачом или сестрой.
Юра сам пришел в амбулаторию, был страшно бледен, обескровлен. Но прежде чем потерять сознание, успел попросить разрешения присесть. Это настолько поразило сестру (или врача), не привыкшую к вежливости пациентов, что она оторвалась от работы и, взглянув на пациента, оказала ему немедленную помощь, а потом заговорила с ним и узнала, что он мой сын (меня она знала по улице Воинова). Конечно, нашлось много общих тем, отвлекавших Юру от невыносимой боли при последующих перевязках.
На месте ранения образовался фурункул, и пришлось палец оперировать: Юра потерял сустав (указательного пальца) и навсегда лишился возможности играть на рояле, отчего очень страдал.
Экономическая сторона коммуны давала возможность ребятам неплохо кормиться и даже не отказывать себе в некоторых удовольствиях, как кино, театр, редкие концерты.
Вся зарплата, посылки, денежные переводы сдавались в общую кассу и уходили на общие и индивидуальные потребности с ведома всего коллектива.
Жили хорошо, «много читали и были довольны жизнью, если б не сознание несвободного существования, постоянные проверки, иногда обыски и другие репрессии, вызывавшие мальчишеское стремление к протесту. Оно проявлялось в несдержанных разговорах, порой в шалостях на улице, на работе.
В результате под влиянием общины Юра написал следователю, что рекомендованные им книги перечитал, но остался при прежних убеждениях и отказывается выполнять другие его требования и поручения. (Он никогда не говорил, что имел в виду.) Следствием письма были перевод всей группы из Архангельска в район Шенкурск и вскоре вторичный арест Юры. Совпадение: его везли в Ленинград в том же поезде, в котором мы возвращались после первой ссылки из Черевкова.
Не помню, на какой станции мы должны были пересесть на ленинградский поезд, но на вокзале ждали несколько часов, не подозревая, что где-то поблизости, быть может в другом углу того же зала, под конвоем так же ждет пересадки бедный наш мальчик. Как мы упрекали себя, что, еще травмированные ссылкой, сидели на одном месте: все казалось, что за нами следят, что, несмотря на освобождение, ежеминутно могут вновь нас арестовать.
И тем не менее, если б хотя бы предполагали, что Юра где-то здесь,, конечно, мы бы бросились к нему, несмотря на запрещение его конвоя. И насколько всем нам троим было бы легче. О Юрином аресте мы узнали случайно и далеко не сразу: сообщил, как это бывало обычно, кто-то из освобожденных, сидевших с ним в одной камере.
Юра попал к тому же следователю, пережил, кроме обычных огорчений, еще личные его упреки в том, что не оправдал дружеского доверия, оказанного ему в первом «деле».
Вторичный эпизод Юриной эпопеи закончился ссылкой в Мариинск.
В Мариинске Юра, самый маленький из группы ссыльных, был тепло встречен. Сначала все были на общих работах, тащили из замерзшей земли турнепс и свеклу, потом были на строительных работах. В группе строителей счастливо сочетались: архитектор, музыкант и художник-живописец. Жадный на всякие знания, особенно по разным видам искусств, Юра оказался благодарным учеником. Глотал, пожирая, все, о чем говорилось, вырабатывал свою точку зрения, свой собственный вкус, а технически — стал хорошим чертежником, что ему, в добавление к «железке», очень пригодилось в дальнейшей ссылке.
Мариинск Юра всегда вспоминал с благодарностью к людям, с которыми там имел счастье общаться.
В то время еще можно было освободиться досрочно, добросовестно работая, и в 1935 году Юра был отпущен из Мариинска без права жить в Ленинграде.
Прожив некоторое время дома, Юра должен был куда-то уехать. Хотелось бы поближе, и мы решили отправить его за 100 км, в Малую Вишеру. Но нужно было там найти работу, а это непросто, когда масса амнистированных ленинградцев, семьями связанных с нашим городом, ринулась в Лугу или Малую Вишеру. К тому же почти все они были крупными специалистами и для такой мелочи, как Юра, не находилось мало-мальски подходящей работы. Места чертежников, экономистов, статистиков, бухгалтеров, учетчиков и т. п. оказались занятыми профессорами, чуть ли не академиками. Так как физического труда Юра не гнушался, к тому же получил боевое крещение в Мариинске, к тому же работа, независимо от денег (нам в это время жилось неважно), необходима была для хлебной карточки, Юра поступил сплавщиком. За работу взялся, как обычно, рьяно, страстно. Но так как одежда была неподходящая, вскоре промок и простудился.
В это время я была у него в Малой Вишере. Маленький городишко, скорее село, деревянные домики, грязь, немощеные дороги, и на каждом шагу — то научный сотрудник Эрмитажа, то известный историк-архивист, то профессор университета — «бывшие», конечно, иногда с женами, жили где попало, часто среди клопов и тараканов, в изобилии водившихся в деревянных жилищах. Ходили оглядываясь, боялись встречаться, чтобы не быть обвиненными в каком-нибудь коллективном деле. У Юры почти не было знакомых, недостаток книг чувствовался особенно мучительно, хоть мы и старались восполнить его присылкой своих. Общества он также не искал, вообще чувствовал себя затравленным, предпочитал Мариинскую ссылку такому полусвободному существованию.
Стали хлопотать о любой работе, более постоянной и подходящей. В это время строился канал Москва — Волга, и Юре удалось там устроиться сначала чертежником, потом техником.
О том, как он там работал, Коле рассказывал начальник строительства, очень хорошо относившийся к Юре. Он привел два эпизода, характеризовавших Юру и его отношение к работе и окружающим.
Юра был назначен руководителем работ на какой-то отдаленный участок, где рабочие были ссыльными; сначала они отнеслись к Юре как к бывшему собрату, переменившему фронт и выслуживающему доверие начальства. Но вскоре отношение к нему переменилось. Юра делал все, что мог по своему положению, чтобы оберечь рабочих от злоупотреблений мелких служащих, готовых любыми средствами нажить состояние. Таким оказался приезжавший на участок кассир. При расчете с рабочими он всячески урезывал их скудный заработок, причем делал это умеючи, и найти, в чем «ошибка», мог только человек, знающий работу. Юра сам стал вести строгий учет и, поймав кассира на мошенничестве, предупредил его, что еще один-два случая — и он расправится с ним сам.
