– Смогли бы вы простить многое талантливому человеку? Почему? [76]
– Считаете ли вы, что «эмансипированная» женщина это хорошо? Или плохо? Как вы относитесь к мнению Толстого, что это гибельно для существа женщины, ее красоты и душевной отличности от мужчины?
– Вам никогда не казалось, что у вас вызывают раздражение талантливые люди? Вы хотели бы быть поэтессой такого уровня, как Цветаева или Ахматова? Кто из них вам ближе?
– Завидовали ли вы когда-нибудь красоте другой женщины? Как вы относитесь к умным, незаурядным, но некрасивым женщинам?
– Почему вы после разрыва с мужем не пытались выйти замуж? Или не хотели?
– Скажите, когда было слишком трудно, вы находили силы жить дальше только потому, что у вас на руках двое детей? И старая мать?
– Вы никогда не представляли своего сына солдатом? Не было ли у вас во время войны такого чувства, что и по нему когда-нибудь может прийти похоронная?
– Вы любите ходить в кино? Легко ли вы верите в происходящее на экране?
– Есть ли у вас в характере странности, которые трудно объяснить?
– Кого вы считаете сильнее – мужчину или женщину? Почему?
– Вам никогда не казалось, что любовь – это цель и высшая точка жизни, а все остальное – это или подъем, или спуск с этой вершины?
– Вы когда-нибудь рассказывали кому-нибудь из своих детей о своей любви? О том, что вы называете любовью, с кем вам легче разговаривать о таких вещах? С ними или с чужими людьми?
– Были бы вы удовлетворены тем, что те, кого вы любите, стали счастливы, но вопреки нашему [77] пониманию счастья? Если нет, почему?
– Вы помните тот день, когда вы поняли, что станете матерью? Расскажите о нем.
– Как вы относитесь к такому понятию, как «самопожертвование»?
– У вас никогда не возникало желание, чтобы дети так и остались в детском возрасте, и вы были бы моложе?
– Скажите, вы считаете себя добрым человеком? А другие? А ваши дети как считают? Вы были близки с ними в детстве или стали более близкими, когда они выросли?
– Каким бы вам хотелось видеть своего сына? Вы желали бы ему другой судьбы?
Эти вопросы, на которые мы никогда не услышим ответа, куда больше говорят нам о сыне, чем о матери. Ибо в них Тарковский сформулировал то, что волновало его в отношениях между мужчиной и женщиной, матерью и детьми.
В сценарии «Зеркала» есть также большой кусок размышлений одного из героев, частично вошедший в фильм, который можно рассматривать как внутренний монолог самого Андрея. Монолог страстный, порой жестокий (он не боится называть себя убийцей матери, хотя бы и в метафизическом смысле), но – совершенно откровенный.
…Ну хорошо, а каких отношений ты бы хотел? Таких, как в детстве, у тебя с матерью уже не будет, и молодец она, что не требует этого… Просто боится быть навязчивой… Знаешь, поправить шарфик. Нет. Она сильная.
А ты за себя боишься! Все ее непримиримость, предвзятость, упрямство даже… или, например, уверенность, что она – лучший воспитатель, просто она вынуждена была напрячься, замкнуться, иначе бы все развалилось. И вас бы не смогла вырастить. Тебя раздражает ее устойчивость, у тебя этого нет. Только характер-то у вас один. А вообще, это у всех заколдованный круг… Это общая проблема, не только твоя… Нельзя, даже неестественно, сохранить всю меру прежних отношений… как было тогда, во младенчестве.
А, отрываясь, чувствуешь себя предателем. А посмотришь со стороны – и ты не тот, и мать не та. Была красивая, сильная женщина, а сейчас что, если серьезно… И глаза не те, и сгорбилась, и, главное, мысли не те, в общем: «оставьте меня в покое…»
Какая уж тут сила, когда понимаешь, что это из-за тебя, из-за твоих глупостей, неудач, из-за того, что ты ее сын, и вы все равно связаны намертво, до самой смерти ты не простишь ей, что она убила свою жизнь на тебя. А она-то тебе все готова простить. Только не нужно тебе это прощение, унизительно оно для тебя.
Вот и получается, что ты убийца с первого крика своего, от рождения. Отсюда все слова: «в вечном долгу», «святое чувство»… А какое оно святое чувство, когда просто вина на тебе с рождения, грех, жестокость…
Тут уж плати не плати этот долг, подарками задабривай, поздравления шли – ничего не поможет. Ей ведь только одного хочется, чтобы ты снова ребенком стал, чтобы могла она тебя на руках носить, да к себе прижимать, когда ты со сна заревешь… и защищать всю жизнь. А ты в защите этой уже не нуждаешься… Вот и замыкается она в своей гордости, смотреть на тебя боится, чтобы непоправимую боль свою не показывать.
А дальше Андрей перекидывает мостик от матери к возлюбленной:
И женщину мы себе выбираем, чтобы любила нас, как раньше – ни за что, ни про что, когда только сберегать да защищать можно как умеет.
Правда, здесь присутствует и чувство вины:
Мучаем мы их, да так иногда, что они или в пыль, или в пантеру превращаются. Вот и гляди. Уж и вторая твоя жертва. Вот в чем несовершенство, суетность-то наша!
Часто думаешь – все лучшее было в детстве, тогда давно… Да нет, наверное… не может этого быть. Там была только материнская любовь, да не было еще ощущения твоей вины ни перед кем и ни перед чем. Ведь, если попросту, в чем ее пример? Родила и защищала, как могла.
Таким образом, возникает закольцованность: мать – возлюбленная – мать. Идея эта, одна из центральных в «Зеркале», намечена еще в «Солярисе» и продолжена в «Жертвоприношении». Устами Натальи, жены главного героя в «Зеркале», Андрей формулирует упрек самому себе: «Ты почему-то уверен, что одно существование рядом с тобой – счастье!»
Вероятно, именно материнское воспитание привело Андрея к такому замкнутому взгляду на «функцию» женщины, сказался пример, который был перед глазами мальчика, отрока, юноши: «Родила и защищала как могла». Даже любовные коллизии, как точно подметила М. Туровская, никогда специально не занимали Тарковского-режиссера – они входили в состав более общих философских проблем.
В этой связи становится понятным уход Андрея от Ирмы Рауш к Ларисе. Ирма сама была творцом, она снимала фильмы и играла в них, она не могла быть нянькой, ангелом-хранителем, цепным псом, защищающим семейный очаг. А Лариса охотно, с радостью взяла на себя эти обязанности, воспринимая их как призвание.
С точки зрения Андрея, это была идеальная жена. Сохранив менталитет патриархального отношения к семье, она добавила к нему энергию адвоката, ходатая по делам мужа, неутомимого защитника его интересов. Этим она снискала любовь одних и ненависть других, в том числе и близких Андрея, особенно сестры… Пожалуй, ненавидящих было даже больше, хотя Л. Фейгинова, например, говорит:
Я была благодарна Ларисе Павловне, которая от лишних людей его огораживала, желая ему добра, чтобы он больше времени мог уделять своим внутренним замыслам. Она считала, что эти вечные встречи, вечные споры его разворовывают.
По свидетельству Фейгиновой, немалую роль в выходе «Андрея Рублева» на экран сыграла Лариса, которая «всякими правдами и неправдами дошла до Косыгина – за это можно ей в ножки поклониться».
Суркова вспоминает курьезный и одновременно показательный эпизод, о котором Андрей Тарковский рассказывал чуть ли не восторгом. Они с Ларисой ловили такси, и какой-то человек наглым образом перехватил машину, первым подбежал к дверце.
– Но тут подскочила Ларочка и как звезданет ему по морде наотмашь… понимаешь? А у нее браслет… Посмотри… Кованый… Ты представляешь, как летел этот хам.
Тарковский был абсолютно уверен, что Лариса может убить человека, если будет нужно ему, Андрею.
– Нет-нет, ты не понимаешь – для меня – правда, убьет!
Итальянские друзья Андрея рассказывали нам, как Лариса взяла на себя обустройство быта, организацию деловых встреч, ведение переговоров и т. д. Она могла полдня простоять у плиты, чтобы приготовить роскошный обед, когда Тарковские ждали в гости нужного человека. За границей Ларисе первое время мешало незнание языков; она в значительной степени зависела от переводчиков. Тем не менее она активно участвовала в ведении дел мужа. «Лариса была для него ангелом-хранителем», – утверждает Норман Моццато.
