И позвонил по домофону:
– Саркисова.
Старательно грохоча сапогами, вошел человек в полковничьих погонах – Саркисов.
– Товарищ Сталин, начальник охраны члена Политбюро товарища Берии Лаврентия Павловича полковник Саркисов по вашему приказанию прибыл!
– Ну что ж вы все тянетесь бравым солдатом Швейком! Докладывай, что у вас нового.
– Порученец товарища Берии Левон Нодия ездил вчера по улицам, высматривал девушек. И высмотрел известную актрису – товарища…
Коба прервал:
– Куда летишь? Чего торопишься! Ее имя напишешь мне на бумажке.
– Слушаюсь, товарищ Сталин.
– Учись охранять честь советской женщины. Что дальше было?
– Он привез ее в особняк товарища Берии.
– Дальше.
– Товарищ Берия был у вас в гостях. И вошел к ней только на рассвете, когда вернулся.
– Ну, дальше, не стесняйся.
– Она лежала в кровати, спала. Товарищ Берия сел на кровать, разбудил ее и спросил, как она оценивает международное положение? Она засмеялась. Но потом сказала: «Мир будет сохранен и упрочен, если народы мира возьмут дело в свои руки…» Ваши замечательные слова повторила.
Это были слова Кобы из его интервью, опубликованном в «Правде». Они висели теперь на домах и в парках по всей стране. «Считаете ли новую мировую войну неизбежной?» – спросил Кобу корреспондент. Точнее, Коба спросил сам себя, потому что он всегда сам писал вопросы к себе. И сам ответил: «Нет. По крайней мере в настоящее время ее нельзя считать неизбежной. Мир будет сохранен и упрочен, если народы возьмут дело мира в свои руки и будут отстаивать его до конца…» Я, глупец, не понимал тогда, почему Коба заговорил о войне. Страшный Коба. Великий Коба…
– После чего она сбросила с себя одеяло, – добавил Саркисов и замолчал.
– Ну? – поторопил Коба брезгливо.
– Ничего! Товарищ Берия поглядел на нее и поинтересовался, как она живет в бытовом плане. Оказалось, живет в коммуналке. Товарищ Берия Лаврентий Павлович пообещал ей дать отдельную квартиру, еще немного посидел и ушел.
– А не врешь ли ты, Саркисов?
– Никак нет. В последнее время это часто бывает. Не то что раньше. Я составил список прежних дел товарища Берии. Здесь двадцать пять девушек, с которыми он жил. Указаны все его незаконные дети. Но теперь он…
– Кто у него был сегодня, кроме этой бляди?
– Товарищ Мессинг сейчас у него. Товарищ Берия думает у него спросить, настоящий ли у нас труп товарища, то есть… Гитлера.
Коба засмеялся:
– Пошел вон… Твой Мингрел попросил тебе орден. Наградим за глупость.
Когда Саркисов вышел, он сказал:
– Не хитрит ли Лаврентий с этим трупом? Поезжай к нему на Лубянку, посмотри на эти останки. И понюхай воздух. Оттуда уже можешь домой. Сколько тебя дома не было?
– Почти год.
– А мне кажется, что ты уехал вчера. Как же быстро у нас, стариков, несется время.
Я вошел в кабинет Берии. В третий раз в жизни. В первый раз в этом кабинете он выбил мне зубы. Во второй раз меня здесь освобождали. Это был третий…
Помню, в углу комнаты стоял столик. На столике, на стеклянной подставке, лежали три предмета. Обгоревшие челюсти Гитлера и Евы Браун и кусок кости – крышка черепа Гитлера с пулевым отверстием. На стуле висел кусок материи со светло-коричневым пятном когда-то запекшейся крови.
В центре кабинета старый еврей-портной с мелком в руке примерял Берии костюм. Берия стоял в голубых кальсонах и пиджаке. В руках у него были бумаги. Чуть поодаль на стуле расположился огромный детина в форме полковника СМЕРШ, и тоже с бумагами в руках.
– Не мешковат? – спросил Берия портного, просматривая бумаги.
– Элегантный. Будете носить и меня хорошо вспоминать, – ответил портной, рисуя мелком на пиджаке. И пропел: – «Шик-блеск, супер элеган на пустой карман…»
Костюм Берии явно нравился. И вправду было в этой мешковатости что-то элегантное, английское.
Примерка закончилась. Портной, нежно укладывая костюм, тихо-тихо спросил… скорее, прошептал:
– Осмелюсь напомнить… – И лицо его вмиг стало слезливым, жалким.
Берия усмехнулся:
– Сынок твой уже в театральной бригаде. Все сделано, иди!
Это значило: несчастного сына портного перевели в лагерный рай – в такую же театральную бригаду, в которой я когда-то заведовал костюмерной.
Берия надел штаны, сел за стол и окончательно углубился в документы.
– Ты принимал участие в опознании? – спросил он громилу-полковника, не отрываясь от бумаг.
– Так точно. Его и Еву Браун нашли 5 мая во дворе рейхсканцелярии, в нескольких метрах от запасного выхода. Солдат Чураков нашел и еще кто-то. Оба трупа лежали в воронке от снаряда, очень обгоревшие. А до этого недалеко нашли едва обгоревшие трупы Геббельса и его жены. Дети Геббельсов мертвые были обнаружены в самом бункере. Трупы Геббельса и Гитлера мы перенесли в гитлеровский кабинет рейхсканцелярии. Так что он вернулся к себе в кабинет, но очень обуглившийся…
– Шутить будешь в другом месте.
– Такой огромный кабинет – громадная зала, и стол, тоже огромный, к окну придвинут. По стенам – гобелены, большущий глобус на полу. И рядом в пол ввинчены светильники. Мы зажгли их – горят, как елки новогодние. Оба обгоревших трупа на стол положили. Гитлер, рядом Геббельс… Геббельс, как я докладывал, куда меньше сгорел, даже носок на ноге сохранился, причем заштопанный… У обоих во рту, как показала экспертиза, оказались стекла от раздавленных тонкостенных ампул с цианистыми соединениями. В столе у Гитлера нашли рисунки…
– Ты принес?
Полковник положил перед Берией несколько акварелей.
Берия рассматривал акварели. Я тоже подошел и через плечо заглянул. Дворик с деревьями… Лесок… Лужайка в парке…
– Секретарша Гитлера подтвердила, что это его рисунки, – сказал полковник. – Мне наш капитан, с которым мы осматривали труп, пояснил, что в молодости фюрер хотел быть художником. Бродяжничал в Вене, продавал картинки свои, причем основные покупатели были мелкие торговцы евреи. И когда он Вену занял, евреев, хозяев своих картинок, велел отыскать, их отправил в лагерь, а картинки забрал обратно. Видать, перед смертью рассматривал свои художества – молодость вспоминал.
– А ты зачем картинки себе взял?
– Чтоб не погибли… и на память.
– Значит, считаешь, что труп настоящий?
– Не извольте сомневаться, Лаврентий Павлович. Самый что ни на есть он, – развеселился полковник. – Мы сумели найти его дантистку… она нам разыскала снимки его челюстей. И подтвердила – зубы его. Это Гитлер. Потом нашли его слугу. Линге – фамилию помню. Он достаточно долго нам врал. Пришлось обойтись посуровее, и он признался, что именно он стрелял в голову фюрера. Оказалось, эта была воля Гитлера. Он боялся попасться в наши руки живым, вдруг яд не до конца подействует, и попросил этого Линге сделать контрольной выстрел. И обязательно сжечь труп. Видно, также боялся, что трупы отвезут в Москву на посмешище. После чего попрощался и отослал всех из комнаты. Линге ждал за дверью и вошел только через несколько минут. Гитлер сидел на диване, рядом Ева Браун, также на диване, поджав под себя ноги, оба недвижные. Говорит, пахло миндалем – это запах цианистого соединения. И тогда он сделал контрольный выстрел, как просил Гитлер. Поэтому кровь осталась на обивке дивана. И наша комиссия этот кусок с кровью вырезала… – Он кивнул на кусок обивки. – После чего Линге с эсэсовцами и Геббельс завернули тела в одеяла и вынесли из рейхсканцелярии. Они сложили их в воронку от нашего снаряда и подожгли. Дотла сжечь не сумели. Не было ни времени, ни достаточно бензина, кроме того, наши беспрерывно обстреливали. Когда огонь погас и трупы стали неузнаваемы, они отдали честь останкам и вернулись в бомбоубежище. В этой воронке и нашли трупы. Проведена была самая тщательная медэкспертиза. После нее мы захоронили их всех в деревянных ящиках. Перезахоранивали несколько раз – каждый раз, когда появлялись сведения, что немцы откуда-то узнали…
