– Шутить будешь в другом месте.
– Такой огромный кабинет – громадная зала, и стол, тоже огромный, к окну придвинут. По стенам – гобелены, большущий глобус на полу. И рядом в пол ввинчены светильники. Мы зажгли их – горят, как елки новогодние. Оба обгоревших трупа на стол положили. Гитлер, рядом Геббельс… Геббельс, как я докладывал, куда меньше сгорел, даже носок на ноге сохранился, причем заштопанный… У обоих во рту, как показала экспертиза, оказались стекла от раздавленных тонкостенных ампул с цианистыми соединениями. В столе у Гитлера нашли рисунки…
– Ты принес?
Полковник положил перед Берией несколько акварелей.
Берия рассматривал акварели. Я тоже подошел и через плечо заглянул. Дворик с деревьями… Лесок… Лужайка в парке…
– Секретарша Гитлера подтвердила, что это его рисунки, – сказал полковник. – Мне наш капитан, с которым мы осматривали труп, пояснил, что в молодости фюрер хотел быть художником. Бродяжничал в Вене, продавал картинки свои, причем основные покупатели были мелкие торговцы евреи. И когда он Вену занял, евреев, хозяев своих картинок, велел отыскать, их отправил в лагерь, а картинки забрал обратно. Видать, перед смертью рассматривал свои художества – молодость вспоминал.
– А ты зачем картинки себе взял?
– Чтоб не погибли… и на память.
– Значит, считаешь, что труп настоящий?
– Не извольте сомневаться, Лаврентий Павлович. Самый что ни на есть он, – развеселился полковник. – Мы сумели найти его дантистку… она нам разыскала снимки его челюстей. И подтвердила – зубы его. Это Гитлер. Потом нашли его слугу. Линге – фамилию помню. Он достаточно долго нам врал. Пришлось обойтись посуровее, и он признался, что именно он стрелял в голову фюрера. Оказалось, эта была воля Гитлера. Он боялся попасться в наши руки живым, вдруг яд не до конца подействует, и попросил этого Линге сделать контрольной выстрел. И обязательно сжечь труп. Видно, также боялся, что трупы отвезут в Москву на посмешище. После чего попрощался и отослал всех из комнаты. Линге ждал за дверью и вошел только через несколько минут. Гитлер сидел на диване, рядом Ева Браун, также на диване, поджав под себя ноги, оба недвижные. Говорит, пахло миндалем – это запах цианистого соединения. И тогда он сделал контрольный выстрел, как просил Гитлер. Поэтому кровь осталась на обивке дивана. И наша комиссия этот кусок с кровью вырезала… – Он кивнул на кусок обивки. – После чего Линге с эсэсовцами и Геббельс завернули тела в одеяла и вынесли из рейхсканцелярии. Они сложили их в воронку от нашего снаряда и подожгли. Дотла сжечь не сумели. Не было ни времени, ни достаточно бензина, кроме того, наши беспрерывно обстреливали. Когда огонь погас и трупы стали неузнаваемы, они отдали честь останкам и вернулись в бомбоубежище. В этой воронке и нашли трупы. Проведена была самая тщательная медэкспертиза. После нее мы захоронили их всех в деревянных ящиках. Перезахоранивали несколько раз – каждый раз, когда появлялись сведения, что немцы откуда-то узнали…
– Кого – всех?
– Там в бумагах написано. Всех, кого тогда обнаружили около бункера и внутри, – Гитлер, Ева, Геббельс, его жена, генерал Кребс, дети Геббельсов и отдельно в корзине трупы двух собак Геббельса и Гитлера. Охраняли могилу мы – СМЕРШ Третьей ударной армии. В 1946 году, когда штаб Третьей армии переезжал в Магдебург, мы опять вырыли останки. Очень они к тому времени разложились. И в тех же деревянных ящиках вместе с другим войсковым имуществом увезли с собой. Закопали их ночью во дворе дома на улице Вестэндштрассе, где и нынче располагается наш отдел СМЕРШ Третьей ударной армии. Именно тогда эти челюсти Гитлера и Евы Браун и кусок его черепа мы отправили к вам с товарищем генералом Мешиком. Никаких сомнений, повторяю, ни у кого не было.
– Это хорошо. Но помни: если в чем ошибся, займешь их место в могиле. – Берия любил подобные обороты. – Ступай. – И, стараясь не глядеть на меня (нелегко глядеть в глаза человеку, которому выбивал зубы), сказал: – Все, что здесь слышали, передадите Иосифу Виссарионовичу. – И вдруг обратился ко мне по-грузински: – Ай-ай, ты… – (на «ты»!) – опять старое вспомнил. Вроде договорились. Очень прошу тебя – забудь, постарайся! Ну мы еще поговорим…
Я ничего не ответил и вышел в коридор.
Я был изумлен. Всемогущий Берия, наглый, самоуверенный – «просил»! Этого не могло быть! Точнее, могло быть только в одном случае – если я был ему очень нужен. Именно тогда я стал верить ему. И ждать дальнейших шагов. Я уже не сомневался: они скоро будут.
Я вернулся домой… Жена привыкла, что иногда я не прощался с нею и исчезал. Так бывало, когда я срочно уезжал туда (так мы с ней называли Запад). Но в этот раз я пропал на одиннадцать месяцев. И хотя ей регулярно звонили, сообщали, что я на Западе и все у меня там благополучно, женщины – особые существа. Особенно когда они нас любят.
Обнимала и шептала сквозь слезы:
– Я чувствовала, что ты где-то здесь. Мне часто снился дом, полный охраны, и маленький памятник – почему-то Пушкину. В последнее время я уже начала думать о худшем. Правда, было непонятно, отчего тогда я на свободе. Я не выдержала и купила сорок таблеток снотворного, чтобы уже там нам встретиться, если… придут. Там нам никто не помешает быть вместе. Все эти месяцы просыпалась по три раза за ночь. Потом плелась полусонная на работу и ждала…
Она заплакала. Жалко била меня кулачком в грудь и целовала. Я понял: она моя жена до смерти. И еще я знал, что больше никогда не дам отправить ее в лагерь. Не знаю как, но точно не дам.
Моя дочь Майя-Сулико с испуганным лицом смотрела на нас. Я ее обнял.
На следующий день поздним вечером я приехал на Ближнюю.
Коба сидел в Малой столовой.
Вслед за мной приехал Берия. Коба развеселился:
– Скажи, Фудзи, может, освободим от работы товарища Берию? Я слышал, он ебаться перестал. Я вот трубку курить перестал, здоровье не позволяет, а он – ебаться. Что сказал бы о нем наш друг Авель? Вот кто был ебарь, Лаврентию не чета. Мастер! Бедный Авель… Все ссал против ветра.
Берия предпочел не услышать про Авеля, сказал:
– Других дел много, товарищ Сталин, не до баб.
– Ну ладно, иди в столовую. Я сейчас приду.
Берия пошел в Большую столовую, где, как обычно, уже собирались полночные «гости».
– Стареет. Время летит… Вроде вчера первый кот был, а нынче птенчик из штанов не вылетает, – усмехнулся Коба. – Оказалось, уже полтора десятка лет, как он в Москве. Неужто и вправду: гроб – и все? И ведь скоро это и для нас, Фудзи. Но если не так? Если там что-то есть? Тогда почему Бухарчик… он был умный, не тебе чета… он ведь тоже не верил. Надпись на могиле японского мудреца цитировал: «Ничего». От него много поучительного осталось, а от тебя, Фудзи, от всех вас это самое – «ничего»… И проверь «устройство». Власик, как мне сказали, в твое отсутствие придумал в твоей комнате «отдыхать» с поварихой. А я как не включу твою комнату – тишина. Или врут про Власика, или оно попортилось.
