– Ну ладно, иди в столовую. Я сейчас приду.
Берия пошел в Большую столовую, где, как обычно, уже собирались полночные «гости».
– Стареет. Время летит… Вроде вчера первый кот был, а нынче птенчик из штанов не вылетает, – усмехнулся Коба. – Оказалось, уже полтора десятка лет, как он в Москве. Неужто и вправду: гроб – и все? И ведь скоро это и для нас, Фудзи. Но если не так? Если там что-то есть? Тогда почему Бухарчик… он был умный, не тебе чета… он ведь тоже не верил. Надпись на могиле японского мудреца цитировал: «Ничего». От него много поучительного осталось, а от тебя, Фудзи, от всех вас это самое – «ничего»… И проверь «устройство». Власик, как мне сказали, в твое отсутствие придумал в твоей комнате «отдыхать» с поварихой. А я как не включу твою комнату – тишина. Или врут про Власика, или оно попортилось.
Коба ушел в Большую столовую пировать с приехавшими «гостями». В комнату вошла Валечка – стелить ему постель. Видно, решил сегодня спать здесь.
А я отправился к себе. Уже уходя, слышал, как, напевая, она начала менять постельное белье и беседовать… с отсутствовавшим Кобой: «Чтобы вы, Иосиф Виссарионович, отдыхали всегда на свежем и чистом…»
Моя комната, как я уже писал, находилась в пристройке, где жили «прикрепленные», рядом с кабинетом Власика. Здесь я спал, когда оставался на даче. «Устройство» было установлено в люстре. Я забрался на стул и стал осторожно обследовать. Люстра была чешская, богемского стекла, с толстым бронзовым ободом, в который и вмонтировали «устройство».
И вот тогда, проверив контакты проводов (все было в порядке), я обнаружил с тыльной стороны обода люстры странную кнопку. Нажал ее и… услышал голос Валечки, напевающей песенку… в комнате Кобы! Голос был еле слышен… Звук выставили очень деликатно. Я облился потом… и торопливо выключил. Потом… все-таки опять нажал на кнопку и с трудом, но услышал (услышал!) голос Валечки, звонившей по домофону из его комнаты, видимо, на кухню: «Клава, принеси нарзан…» Она всегда ставила ему на столик бутылку нарзана.
Сомнений не было: кнопка включала Малую столовую, где он особенно часто жил и ночевал! Значит, мои ребята из «шарашки», монтировавшие «устройство», придумали… точнее, решились придумать… чтобы слушал не только он, но и его! Они тогда месяц жили в моей комнате. Зачем они сделали это? Попросту схулиганили… молодые ведь. Или чье-то задание? Конечно, я должен немедленно рассказать ему! Но я не мог погубить этих молодых глупцов. А погубить себя? Хорошо, черт со мной, но погубить дочь, жену… Нет, как не сказать?! Конечно, сказать! Нет, не сказать… Я, когда-то бесстрашный Фудзи, повторюсь, смертельно боялся только одного человека в мире…
Так и не решив, что делать, я лег спать. Но заснуть уже не мог: сказать – не сказать?!
В четыре утра по домофону позвонил он:
– Ну, что там?
Я уже собрался сказать, но… Не сказал.
– По-моему, все в порядке. Ты опять нажимаешь не ту кнопку, Коба. Третья справа. Включил?
– Ну, включил.
Я запел.
– Слышу! Чертова головоломка. Я сейчас спать пойду… а ты ступай в фельдъегерскую и послушай Мингрела. Он минуток через двадцать вернется от меня домой. Запиши его болтовню, если будет интересно…
За мной пришел прикрепленный Лозгачев и отвел меня в фельдъегерскую.
Фельдъегерская была первой комнатой по коридору, если идти к Кобе из пристройки. Здесь оставляли для него почту из Кремля, присланную с фельдъегерем. Здесь тоже работало «устройство».
Чертыхаясь (очень хотелось спать), я включил особняк Берии. «Устройство» прослушивало спальню и кабинет.
Я услышал, как Берия, видно, только что вернувшийся, прошел в кабинет. И еще какие-то шаги.
Голос Берии:
– Ну?
И голос Саркисова:
– Спросил про актрису, я ответил, как договорились.
Берия:
– Спишь на ходу, мудак. Иди!
Послышались затихающие шаги, и в кабинете наступила тишина. Он явно пошел спать. Я включил спальню.
Через несколько минут стало слышно, как он будит жену, ее сонное мычанье. Представил, как эта красавица-грузинка несчастно мотает головой, пытаясь открыть глаза.
– Спишь?
– Уже не сплю. – Ее сонный голос. – И когда же это кончится… Ему – что! Он продрыхнет до полудня, а ты уже в семь встаешь и меня будишь!
– Знаешь, о чем он думает? О новой войне.
– Пусть думает. Я спать хочу.
– Но он в это время и о нас с тобой думает.
– Как это? – Она явно проснулась.
– Третья мировая… – (Значит, правда!) – Я не боюсь за человечество. О нем пусть думает Бог, это его работа. Я за вас боюсь, за тебя и Серго – (сын Берии). – Тридцать седьмой помнишь? Он тогда начал готовиться к войне. И что он сделал? Первым делом избавился от всех ленинских стариков. На войне нужны молодые руководители. Всю партию старую извел.
– Но ты молодой.
– Пятый десяток. Такие ему уже не нужны. Нужны молодые, работающие по двадцать четыре часа. И, вообще, он устает от хорошо знакомых лиц, они его невероятно раздражают. Знаешь почему? Они его слишком хорошо понимают… И он хочет, чтоб я это все знал. И чтоб сомнений у меня не было, он Саркисова вызывает, расспрашивает. И при этом велит ему доносить мне обо всех расспросах. Будто красными флажками волка окружает, чтоб у меня от страха столбняк был. Как змея яд впрыскивает. Мучитель, поганец! – Он целовал ее. – Уйти от меня хочешь? А как жить одному? Кому тогда жаловаться, милая?.. Жена нужна, чтоб жаловаться было кому…
Женский стон… Видно, приласкал…
Она грузинка, порядочная женщина, и я не решился больше слушать. Уже собрался выключить, когда раздался взволнованный голос Берии:
– Подожди!
Она хотела что-то сказать, но только промычала… Похоже, он закрыл ей рот.
Его шаги… Долго ходил. Неужто догадался? Ищет?
Ее голос:
– Ты что?
Сопенье, шаги.
Ее голос:
– Ты куда лезешь?
Я понял: он взял стул, сообразил, что это – в люстре.
У него была огромная люстра начала девятнадцатого века. На бронзовом обруче – маленькие бронзовые львы с открытыми пастями. Один из них и служил миниатюрным микрофоном. Я услышал его торопливый голос:
– Спи, пожалуйста. Завтра поговорим.
Как потом он мне рассказал, в тот день он мучительно думал, почему Коба так странно вклинился в его разговор… И в кровати вдруг догадался. Весь день думал и на жене догадался!
С тех пор кроме слов преданности Кобе и пустяковых разговоров из его комнат ничего не слышали.
Но вопрос у него тогда остался. Главный вопрос. Вопрос жизни и смерти: слышал ли Коба тот его разговор с Мессингом?
Коба не слышал. Потому что я стер эту запись.
Накануне невиданного процесса
