Поскольку не украшенные драгоценными камнями золотые предметы, такие как портсигары и рамки для фотографий, требовали навыков, отличных от более ювелирной работы, имело смысл создать отдельную мастерскую. С самого начала ею руководил Альберт Клаус, который проработал в Cartier более тридцати лет. Родом из Юго-Западной Германии (он бежал из Веймарской республики в конце 1920-х), Клаус был добродушным, доброжелательным начальником, но требовательным к дисциплине в мастерской. «Он научил меня очень аккуратно вставлять шурупы в застежки сумок с золотой рамкой, – вспоминала одна из его младших сотрудниц о том времени, когда работала под его началом. – Я сделала две под его бдительным оком. Мое уважение к тому, что казалось простой работой, изменилось. Если я промахнусь и поцарапаю золото, его придется полностью отполировать заново… а это нехорошо». Когда Клаус был недоволен качеством работы, производимой в его мастерской, и расстраивался, работник декламировал Die Lorelei, известное немецкое стихотворение Генриха Гейне, чтобы успокоить его. Он смеялся. В конце концов, Клаус понимал, что его национальность делает его чем-то вроде новшества в здании, которое часто больше походило на «последний французский аванпост Нового Света», чем на манхэттенский ювелирный магазин.Вещи невероятной красоты
Быть французом в Нью-Йорке было нелегко: даже имя Cartier клиенты произносили с трудом. В 1923 году пришлось написать менеджеру местной таксомоторной фирмы, что людям трудно объяснить водителям, куда они хотят поехать. Было предложено «повесить на доску объявлений, которую видят ваши водители, карточку, в которой указано, что Cartier находится на углу 52-й улицы и Пятой авеню; произносится имя так: Car-tee-ay».
Но были и серьезные проблемы. Франция ассоциировалась у американцев со стильными вещами. К сожалению, этот позитивный настрой несколько изменился после Первой мировой войны. В 1923 году Пьер и другие розничные торговцы в Нью-Йорке разработали план.
Французская выставка в Нью-Йорке должна была состояться в апреле 1924 года. Задуманная для того, чтобы возродить чувство гламура и романтики, когда-то связанное с Францией, она соберет многие предметы роскоши: от автомобилей до фарфора, от мехов до платьев, от драгоценностей до духов и обуви. В то время как Парижская выставка 1925 года была посвящена инновациям, французская экспозиция в Нью-Йорке предназначалась для демонстрации стильных французских предметов всех веков. Бóльшая часть экспозиции была обращена в прошлое: фарфор из Севра, гобелены и исторические драгоценности, хранившиеся в Лувре.
Пьер взял на себя высокую роль в составе Главного совета и предложил офис Cartier для его встреч. После нескольких месяцев подготовки мероприятие открыли с большой помпой. Тысячи взволнованных гостей заполнили аудиторию Большого Дворца, оркестр играл американские и французские национальные гимны, посла сопровождал на сцену полицейский. Посол говорил о недавней войне, но заметил, что Франция «усиленно работает теперь… не для того, чтобы выиграть войну, а за ткацкими станками, плугами, колесами и мельницами, и здесь вам выпала честь увидеть множество ее самых полезных и самых красивых изделий».
Пьер выложился по полной, потратив целое состояние на отделанную деревянными панелями копию магазина на Пятой авеню. Он был не один. Глядя на фотографии, можно было бы предположить, что открыт роскошный торговый центр, а не временная экспозиция на две недели. Но Пьер и коллеги прекрасно понимали, что дело не в деньгах. Важнее произвести впечатление на публику и связать ее представления о Франции с вечной красотой. «Это был торжественный вечер открытия, – сообщала на следующий день газета The New York Times, – что бы ни сделала война с Францией, она не лишила ее способности создавать вещи исключительной красоты».
Там было, с ликованием продолжала The New York Times, драгоценностей на сумму более 1 миллиона долларов (около $15 миллионов сегодня), «столь ценных, что специальная полицейская охрана следит за ними день и ночь»: восточный жемчуг, бриллианты, жемчужные диадемы и ожерелье из изумрудных подвесок стоимостью 85 000 долларов. Признавая, что американцы ценят французскую роскошь с налетом истории, Пьер включил в экспозицию серебряный сервиз, которым когда-то владел Наполеон I, стоимостью в 100 000 долларов.
Для Пьера было типично работать над тем, что не только укрепляло авторитет Cartier, но и помогало строить отношения между его приемной и родной странами. В этом отношении, как позже заметил Бернейс, он был первопроходцем, значительно опередившим свое время: Пьер «предвосхитил на многие годы укрепление имиджа компании, утверждая свое лидерство в улучшении отношений между Соединенными Штатами и Францией. Сегодня большинство руководителей корпораций… осознают, что лидерство в одной области переходит в другую. Эта истина не была общепризнанной в начале двадцатых».
Из разговоров с Жан-Жаком Картье
Пьер был блестящим бизнесменом. У него не было творческого видения Луи, но опять же у Луи не было способности Пьера продавать или его понимания финансов. Луи любил повторять: «Мне достаточно купить долю в компании, чтобы она резко упала в цене. Я покупаю, она идет вниз!» Но Пьер понимал рынок и понимал мотивы людей. Фирма Cartier нуждалась в сочетании различных талантов, это была одна из причин, почему она так хорошо работала.
В другой жизни, шутили в семье, Пьер был бы дипломатом. Конечно, он наслаждался возможностью устанавливать контакты с важными личностями и улучшать международные отношения любыми доступными ему способами. Вспоминая его список достижений, становится совершенно понятно, почему раздраженная Эльма считала, что Пьер вообще взял на себя слишком много. Он был награжден орденом Почетного легиона за свои усилия по сбору средств во время войны, был президентом французского госпиталя в Нью-Йорке, для которого неустанно собирал средства; основал и возглавил Франко-американский Совет по торговле и промышленности. Он был президентом французской торговой палаты в Нью-Йорке, предоставив ей бесплатно штаб-квартиру в принадлежащем Cartier здании рядом с магазином. И все это – в дополнение к ежедневной работе.
Дом 15 по Восточной 96 улице
Домашние развлечения давали Пьеру возможность знакомить друг с другом высокопоставленных персон. На одно вечернее мероприятие, на котором должны были присутствовать и французский посол, и французский кардинал, Пьер разослал приглашения нескольким друзьям, многие из которых также оказались весьма хорошими клиентами. В обществе, основанном на знакомствах, визитная карточка влиятельного высокопоставленного лица была очень весомой: «Для меня большая честь ожидание встречи с французским послом и монсиньором Бодрияром», – ответил Гарольд Маккормик на приглашение Пьера 21 апреля 1927 года. Хотя эти вечера и не были задуманы как рабочие мероприятия, они оказывали благотворное влияние на формирование лояльности клиентов. В конце концов, если бы мистер Маккормик взял сигарету из серебряного портсигара Cartier, лежавшего на столе, или миссис Маккормик восхитилась бы новым ожерельем Эльмы за рыбным блюдом, они, вероятно, вспомнили бы о Cartier в следующий раз, когда им захочется пройтись по магазинам.
Дом Пьера и Эльмы стал идеальным местом для стильных ужинов. Красивый пятиэтажный особняк на 96-й улице находился в двух шагах от Центрального парка, между Пятой авеню и Мэдисон-авеню. Спроектированный модным архитектором
