Поехал я туда. Это акционерное общество, похоже, процветало. Бывший барак, в котором размещалась контора, был покрашен и обнесен решеткой. Я подъехал на стоянку рядом со скромной иномаркой, из которой вылезал какой-то иностранный военный в картузе, как у Де Голля. Судя по галунам, генерал. Ничего себе, думаю. Может, на водохранилище какую-нибудь совместную с НАТО летнюю военную школу открыли? Сейчас ничему удивляться не приходится.
Закрыл машину, иду к проходной. На ней новенький плакат: «Предъявите пропуск в развернутом виде». Но советского человека этим не напугаешь. Открываю дверь в проходную — мать честная! На вахте стоит французский генерал! Рука на никелированном турникете. Как адмирал на мостике.
— Вы куда?
Подчиняясь какому-то внутреннему голосу, я выпалил:
— Я насчет электричества.
— Проходите.
Слава богу, угадал я пароль в «Мосэнерго». Вхожу в бывший советский барак — снова удар. Стены обложены мрамором. Как его прилепили к корявым кирпичам? Да, повышение платы за электричество пошло энергетике впрок. В коридоре сидит перед компьютером добродушная девица, разбирает на столе какие-то семена. Указала мне кабинет. Там уже попроще, прогресс еще не докатился. Обычные милые женщины нормально пьют чай. Начинаю, как меня учили:
— Строю дом в деревне. Хочу провести свет.
— Пожалуйста. Вот образец заявки. Заплатите за столбы и проводку — и на здоровье.
— А у меня столб есть прямо перед домом.
— Да? Покажите на плане, где ваш дом. Здесь? Да здесь же нет никаких столбов, мы этот край деревни еще не электрифицировали. Мы к вам пошлем техника, он проверит.
Я перепугался. Может, я выдал какой-то секрет? Помчался советоваться. Не шутка — домов двадцать уже три года пользуются всеми благами РАО ЕЭС, а мне говорят, что столбов нет. Спрашиваю у соседей — никто ничего не знает. Наконец, один, из местных, мне говорит:
— Тебя спросят, кто ставил столбы. А ты скажи: Клямкин.
— А кто это Клямкин?
— Неважно. Больше ничего не говори. Да они и не спросят больше ничего.
Так и получилось. Иду к себе — на участке стоит машина. Техник. Посмотрел на столбы, на провода. Зашел в дом. Там счетчик, пломба, все в порядке. Не сказал ни слова, сел в машину и уехал.
Приезжаю я снова в управление, меня отсылают к начальнику. Тот спрашивает:
— Кто ставил столбы?
— Клямкин.
Больше ни о чем не говорили, заполнил я заявку, оплатил столбы и проводку, живу с чистой совестью плательщика.
А другой улице не повезло. Там столбы признали незаконными, заставили собрать деньги и вкопали рядышком новые. Только перевесили провода — какая-то новая комиссия. Оказывается, и эти столбы — незаконные. Снова прибыла техника, и вкопали рядом по третьему столбу. А говорят еще, что в России падает производство столбов.
* * *Мой ближайший сосед, который наезжал только в картофельную страду, поставил на меже вагончик — где-то раздобыл по случаю. Дверью ко мне на участок. Однажды в вагончике завелись люди — бригада строителей, которая этот вагончик арендовала, оплатив натурой, взявшись недорого поставить домик хозяину. Поскольку эти строители выпрыгивали из вагончика на мою землю и прямо перед моей дверью, они на все лето плотно вошли в мою жизнь. Причем вошли без надрыва, незаметно, но необратимо.
Все они съехались издалека, собрались по зову своего атамана Саши — из-под Винницы, из Мордовии и Таджикистана. Не тащить же с собой инструменты, и они быстро освоили мой арсенал. Уже через неделю стали обычными такие сцены. Поедаю я бесшумно свой обед обедневшего аристократа, вдруг дверь распахивается:
— Дядя Сережа, дайте маленький рубанок.
— Гена, я не знаю, куда он девался, давно его не вижу.
— Не беспокойтесь, я знаю, он наверху.
Лезет наверх и уходит с рубанком. Молодая память, позавидуешь. Помнит, куда положил.
Выйдешь на участок — навстречу Саша с огромным кочаном капусты и свеклой. Готовится варить борщ.
— Дядя Сережа, замечательная у вас капуста. Как вы хорошо огород устроили, я прямо любуюсь.
Разве не приятно иметь под боком таких людей? Никто ведь мой огород никогда не хвалил.
Саша этот был таджик, но давно кочевал по центральной России, всю жизнь был строителем. Теперь осел в Мордовии. Уходя с очередного места, оставлял очередной жене квартиру или дом. Он рассказывал мне о своих сложных семейных отношениях, но уловить нить я не мог — объем моей памяти был мал. Особо мучила его проблема — бить или не бить детей новой жены, если они делают что-то неподобающее. Ведь не бить — это значит как бы не признавать за своего.
Саша был настоящий предприниматель периода первоначального накопления. Правда, каждый год он терял накопленное — или оставлял накопленное покидаемой жене, или нарывался на какое-нибудь несчастье. То машину на дороге отнимут, то дом сожгут. Но это — особенности его личности, а как социальный тип он все делал правильно. Не по Гайдару. Источником его наживы была огромная энергия, знание своего дела и зверская эксплуатация нанятых им рабочих. Брал он с заказчиков очень дешево, делал хорошо и был вне конкуренции.
В бригаде его было три парня как на подбор: сильные, веселые и красивые. Ростислав и Коля-художник с Украины; Гена, только что демобилизованный из воздушно-десантных войск, из Мордовии. И еще был приехавший из пекла, из Таджикистана, Христа ради, зять Саши. Он называл свое таджикское имя, но никто запомнить его не мог и звали его тоже Коля.
Сам Саша вел все дела с заказчиками и поставщиками, руководил работой и варил еду. Видимо, мыслил он в форме диалога и нуждался в доверительном слушателе. Поэтому настойчиво посвящал меня в свои финансовые дела и планы. Строго предупреждая, что его рабочие ничего знать не должны — получают свою фиксированную оплату, остальное их не касается. Они меня и не спрашивали.
По моим понятиям, получали они долю ничтожную, акулы дикого капитализма XVIII века локти бы кусали, узнав о том, какую Саша вышибал прибавочную стоимость. Но, совершенно необъяснимым образом, это ни Гену, ни Ростика с художником нисколько не заботило. Они с рассвета до темноты работали, возвращаясь в вагончик, еле волоча ноги. Изредка веселились, от души и добродушно.
Когда я наблюдал за ними, в моем уме рушились все привычные представления о конфликте труда и капитала. Они все прекрасно понимали, все были люди развитые и довольно образованные (художник даже с высшим образованием) — и никакой классовой ненависти. Иногда казалось, что Сашу они воспринимают как увечного ребенка, которого родителям приходится терпеть.
Один только раз при мне возник «социальный» конфликт со скрытой угрозой, но ни в какие марксистские формулы он не вписывался. Редко-редко Саша позволял ребятам глоток водки или пива. Из приличия звали и меня, из приличия я шел. В эти-то моменты и натягивались струны (возможно, умный Саша специально меня затягивал, как охлаждающий стержень в реактор). В тот раз, разлив борщ, Саша не утерпел и похвастался.
