головы до ног полная особенной женской кровью, пораженная в самое нутро особенной женской болью. Какое-то новое откровение появляется на кончиках пальцев, отращивает ногти. Ты понимаешь это, когда в первый раз чувствуешь, что у тебя внутри что-то идет не так или, наоборот, удивительно так. Барби
понесла, а значит в ее случае все шло просто прекрасно. Как говорят в Англии, она была плодовитой, как куст красной ягоды. Женское тело всегда стоит на окраине города, на границе цивилизации. Лишь тонкая накидка отделяет ее от дикой природы. Часть ее существа хорошо помнит, какова жизнь в лесах. Поэтому Ведьма, поэтому Шлюха, поэтому Несчастная и Нечистая. Любые попытки обуздать женское тело – заранее провальное дело, ведь эта стихия неуправляема. Барби – самая аккуратная, самая загорелая, самая блондинистая кукла в истории. В переводе с греческого Барби означает «чужая». И «непонятная».
Раз в месяц мне снится, что я снова вернулась в тот огромный приходской дом, который мы называли особняком. Со мной все мои школьные друзья, и какой-то человек в маске убивает нас всех по очереди. В моем сознании этот особняк превращается в некую замкнутую бесконечность, в стенах которой собрались воедино все дома, в которых мне довелось пожить. Сотня детских комнат разворачиваются одна за другой, и сон обычно заканчивается тем, что я оказываюсь заперта в шкафу прихода, где мы жили, когда я была подростком, рядом с церковью «Богоматери милосердия», и не могу пошевелить ни единым мускулом. Моих друзей уже давно нет в живых, и я осталась наедине с ним, кем бы он ни был, чего бы ни хотел. А затем голова переполняется пузырящейся газировкой, тело устремляется вверх, и я просыпаюсь.
Чем дольше мы живем здесь, тем чаще мне снятся такие сны. Если на Джейсона безумие приходского дома давит, то со мной происходит нечто не менее странное – меня он как будто испаряет. Когда я начинаю казаться себе бесцветной и исчезающей, персонажем, который играет второстепенную роль в своей собственной жизни и просто принимает как данность все, что происходит, значит я снова растворяюсь – как в юности. Это чувство такое уничтожающее, что иногда кажется – достаточно всего шага, легкого толчка, чтобы я обратилась в старую веру, чтобы я опять поверила в это. Во все это.
– Не знаю, как ты вообще это выдерживаешь, – бормочет Джейсон на следующее утро после очередного кошмара, сидя над омлетом из яичного белка под названием «Триатлет». – Ты даже фильмы не смотришь, где ругаются родители. А от звука скрипок тебя вообще подбрасывает.
– Обычно скрипки играют в той сцене, где девушка бежит по лесу навстречу верной смерти, – говорю я, наливая сливки в кофе, который помогает мне оставаться нервной. – Ты сам один раз перепугался до смерти, когда посмотрел вниз, увидел свою тень и решил, что это маленький ребенок обнимает твою ногу.
– Нас обоих легко напугать, – признает он. – Вот почему у нас удачный брак!
– Скажите повару, что в этом блюде есть паслёны, – инструктирует мама официантку, возвращая ей тарелку с одинокой смертоносной картофелиной. – Один укус паслёна, и у меня воспалится каждый сустав в теле.
– Особняк все еще стоит? – спрашиваю я маму, пока Джейсон предлагает ей половину своего «Триатлета» и кусок сухого пшеничного тоста. Она смотрит на него с любовью – он такой здоровый.
– Ну конечно, – говорит она. – Если хочешь, можем съездить, но внутрь, боюсь, не пустят. Теперь это приют Беспокойных монахинь, – она сжимает кулаки. – Ух, им я бы доставила беспокойство!
Никто из нас в точности не знает, почему она так сильно ненавидит монахинь, хоть она и упоминает неких зловещих учительниц из прошлого, которые держали учеников в ежовых рукавицах. Когда я спросила ее об этом однажды, она мрачно ответила:
– Той сестре нравилось шлепать, – и больше ничего добавлять не стала.
В те выходные мы три часа ехали из Канзас-Сити в Сент-Луис, чтобы все разузнать. Мы выяснили, что эпифанический дуб все еще охраняет этот легендарный особняк, стоящий на вершине крутого покатого холма. Он построен из коричневого кирпича и выглядит на удивление модернистски. Похож на два столкнувшихся ромба. Я подбираюсь к углу и пытаюсь заглянуть на кухню, где мама обычно наливала мне чай со льдом и готовила хлопья, но вижу лишь, как одно стекло отражается в другом. Внутри раздается какое-то движение, и я убегаю прежде, чем до нас доберутся Беспокойные монахини.
– Дави на газ! – кричу я, и мы с Джейсоном прыгаем в машину. Мама выруливает на дорогу с ликованием и злорадством над монахинями: Ну и кого теперь отшлепали, сестра?
Я не спрашиваю, можем ли мы теперь навестить другой приход, тот, который стоит на другом конце города у церкви «Богоматери милосердия», где обычно заканчиваются мои кошмары. Каждый его кирпичик и квадратный фут отпечатаны на внутренней стороне моих век – так было с той самой первой ночи, которую я, моя сестра Кристина и наш отец вынуждены были провести в кромешной тьме подвала. Это случилось в разгар засухи в августе 1994 года, когда наша семья вернулась в Сент-Луис после пяти лет в Цинциннати. Мы втроем приехали на неделю раньше остальных, чтобы разгрузить коробки, расставить мебель и привести все в порядок в новом приходе. Папа решил воспользоваться редкой свободой от цивилизующего влияния моей матушки, чтобы впервые показать нам «Экзорциста».
Возможно, для него это был некий обряд посвящения, в конце концов, именно этот фильм обратил его в веру на той далекой, переполненной паранойей подлодке. Он вставил кассету в видеомагнитофон и устроился рядом с нами на диване, раскинувшись так вольготно, что мне пришлось закинуть ноги на колени Кристине. Заиграла самая пугающая музыкальная тема, которую я когда-либо слышала – она явно была рождена зеленым демоном, который поселился в синтезаторе и начал метаться там, не желая выходить наружу. И когда папино лицо озарили лучи подростковой одержимости, разворачивавшейся на экране, он сообщил нам с абсолютно счастливым видом:
– Вот что вам нужно знать. Этот фильм основан на абсолютно реальных событиях, они происходили прямо здесь, в Сент-Луисе, и однажды произойдут снова. Может быть, с вами или с кем-то из ваших друзей.
У того, чтобы безоговорочно верить во все, что тебе говорят, есть свои недостатки, но тогда я этого еще не знала. Охваченная ужасом, я еще больше залезла на Кристину, и она заскулила, но не просто от страха, а от чего-то гораздо большего. А отец все не унимался:
– Это не было психическим
