Фалин указывал на неприемлемость 1) западных попыток сужения (устных) обязательств Запада о нераспространении сферы деятельности НАТО на территорию ГДР ссылкой на то, что эти обязательства теряют силу в «кризисные ситуации»; 2) стремления апологетов холодной войны ограничиться «перегруппировкой сил, чтобы продлить век политики конфронтации»; 3) усилий по «инспирированию демонстраций «народной воли» и созданию нетерпимого психологического климата вокруг советских войск в ГДР». В качестве крайней уступки он считал возможным вариант, при котором объединенной Германии было бы разрешено быть участником какого-либо военного союза «на переходном этапе к созданию европейской системы безопасности» на следующих условиях: а) соблюдение постановлений мирного договора; б) невхождение в интегрированные структуры указанного союза; в) неразмещение оружия массового уничтожения на территории Германии; г) неиспользование территории (включая воздушное пространство), на которую ранее распространялась компетенция другого союза (то есть Организации Варшавского договора), для размещения вооруженных сил союза, в который войдет Германия; д) право на размещение советских войск на нынешней территории ГДР на время, какое СССР «считал бы для себя необходимым», а после их вывода на содержание там персонала для наблюдения за выполнением положений о военном статусе Германии.
Для предотвращения простого поглощения ГДР Западной Германией («аншлюса») Фалин предлагал предупредить Запад, что «включение ГДР в состав ФРГ согласно статье 23 боннской конституции[152] будет квалифицироваться как агрессия страны-члена НАТО против страны-члена ОВД и нарушение основополагающих прав Советского Союза», а без мирного договора «все наши права державы-победительницы сохранятся в полном объеме». «В порядке предостережения против игр со статьей 23 и намека на то, что советские права – это незыблемая реальность» на обсуждение «с учетом паралича госорганов ГДР» выносилась возможность «восстановить (понятно – «временно») Советскую военную администрацию в Восточном Берлине примерно на таких же условиях, на которых существуют таковые в западных секторах». Параллельно Фалин указывал на иллюзорность надежд на сохранение производственной кооперации с ГДР после объединения Германии. Он писал: «Проникновение частного западногерманского капитала в экономику ГДР чревато уже сейчас радикальными переменами. Часть предприятий, основных наших поставщиков, намечена к закрытию, другие переводятся на выпуск новой продукции. Обещания канцлера их ни к чему не обязывают. На повестке дня изменение условий и порядка взаимных расчетов».
Именно в этом последнем пункте, где речь шла о грядущей в скором времени немецко-немецкой валютной унии, то есть о замене валюты ГДР западногерманской денежной единицей («немецкой маркой»[153]), заключалось уязвимое место фалинской концепции сильной политики в отношении Германии. В самом конце записки Фалина предлагалось «уже сейчас вступить в доверительные контакты с ФРГ по вопросам, связанным с финансированием наших расходов на содержание советских войск в ГДР после введения в оборот там западногерманской валюты. По некоторым сведениям, Бонн готов пойти нам навстречу, но в «замаскированной форме». Прямое компенсирование советских расходов вызвало бы раздражение американцев, которые в ФРГ не пользуются такими льготами»[154]. Вряд ли можно было беспроблемно совместить жесткое сопротивление планам западных немцев с одновременным обращением к ним с просьбой дать деньги: как правило, музыку заказывает тот, кто платит. Во всяком случае, подобный финт требовал дипломатического искусства высшего пилотажа. А его «на самом верху» не было.
Предложения Фалина являлись продуманной программой активных действий, которая могла и должна была сменить «стратегию» самовольной отлучки с позиций великой державы, стихийно практиковавшейся Москвой с начала 1990 года. Выступая на встрече с коллективом посольства СССР в ГДР 18 мая 1990 года, Фалин подтвердил неизменность своей позиции и настаивал на следующих принципах советской политики по германским делам: «Не может быть и речи о включении объединенной Германии в НАТО – необходима общеевропейская система коллективной безопасности. Если мы договоримся о временных рамках создания такой системы, тогда можно договариваться и о промежуточных этапах. Пока в Западной Германии есть американские войска, наши войска будут в Восточной Германии; их вооружение будет соответствовать американскому. Doppelm-itgliedschaft[155], то есть обязательства Германии по отношению к НАТО и ОВД, – это возможно. Реформа НАТО маловероятна – об этом свидетельствуют последние недели: там разрабатываются планы обойти договор о РМСД[156] путем использования самолетов с ракетами нового поколения с дальностью до 1000 километров. […] Мирный договор будет означать окончание не только Второй мировой войны, но и холодной войны (нас поддержат французы, бельгийцы, итальянцы, поляки, чехи и так далее). Надо использовать заинтересованность немцев в мирном договоре: большинство их хочет завершить действие прав западных держав, предотвратить возможные авантюры своего собственного правительства. […] Для нас статья 23 неприемлема; мы не можем принять эту статью за базу договоренностей. Мы не можем согласиться с ней – это был бы ущерб не только для престижа СССР, но и по существу ([проблемы] обороны). Предстоят обострения – и с США, и с ФРГ, и даже с ГДР. В любом случае Верховный совет СССР не ратифицирует договор со статьей 23 и НАТО».
К сожалению, Горбачев отказался принять во внимание позицию Фалина – он игнорировал ее, как и все другие квалифицированные советы профессионалов, в то время как Верховный совет СССР дисциплинированно ратифицировал «Договор об окончательном урегулировании в отношении Германии», подписанный в Москве 12 сентября 1990 года. Дата подписания соответствовала пожеланиям ФРГ, которая не хотела, чтобы ГДР успела отметить свой 41-й день рождения. В договор были включены – хотя и косвенно – и статья 23 конституции ФРГ, и членство ФРГ в НАТО. У депутатов победили опасения ослабить и без того пошатнувшееся положение Горбачева. История показала, что пользы для страны такое решение большинства депутатов не принесло.
Между тем возможности для маневра у советской внешней политики имелись даже после падения стены 9 ноября 1989 года. «Единый западный фронт» совсем не был единым. Только США безоговорочно поддерживали политику Гельмута Коля, спешившего свезти в закрома ФРГ политический урожай, заготовленный для него Горбачевым. Во время неформальной встречи глав входивших в Европейские сообщества государств 18 ноября 1989 года премьер-министр Англии Маргарет Тэтчер подчеркивала, что «любая попытка заговорить об изменении границ или о германском объединении подорвет позиции Горбачева и откроет ящик Пандоры пограничных претензий в сердце Центральной Европы»[157]. В одном из интервью в конце января 1990 года Тэтчер указывала, что «скорость, с которой реализуется германское единство, должна учитывать другие обязательства и дать нам возможность все подготовить»[158]. Этой позиции она придерживалась до последней возможности. В конце марта 1990 года в интервью журналу «Шпигель» она предложила, например, чтобы вхождение объединенной Германии в НАТО компенсировалось для СССР «сохранением какого-то количества советских войск в Восточной Германии»[159]. Британский министр иностранных дел Дуглас Херд рекомендовал в ходе встречи с госсекретарем США Джеймсом Бейкером в конце января 1990 года формулу «четыре плюс нуль» для переговоров об объединении Германии (то есть вообще без участия немцев)[160].
