по четвергам проходили собрания этого литературного объединения, на которые приглашались участники и других литературных сообществ. Костяк «Кузницы» составляли писатели, вышедшие из Пролеткульта.
Участники противопоставляли себя символизму, акмеизму, футуризму, имажинизму, мужиковствующим, новокрестьянам; выступали против новой экономической политики. В коммунальной квартире доходного дома жили идеологические противники и давние знакомые Есенина, многие из них были его хорошими друзьями: А. Неверов (Скобелев), Степной (Н. Афиногенов, отец драматурга Афиногенова, автора «Машеньки»), Ф. Гладков, Н. Ляшко, А. Новиков-Прибой… Здесь останавливался А. Ширяевец, приезжая в Москву из Ташкента. Бывали И. Садофьев, В. Плетнев, П. Воеводин, А. Гастев, В. Казин, В. Бахметьев, В. Кириллов, М. Герасимов, Г. Санников, Н. Полетаев, С. Обрадович и другие. Идеологические расхождения не мешали многим из них любить Есенина. Приведу пример. Литераторы «Кузницы» Степной и Неверов выступали в защиту Сергея Есенина на суде по делу четырех поэтов (А. Ганина, С. Клычкова, С. Есенина и П. Орешина). После приговора суда, который оказался не столь суровым, как того требовали раздувалы, зачинщики и обвинители, Неверов пригласил Степного в пивную, где наглядно продемонстрировал приятелю, что в шуме, гаме, рыдании скрипок и звоне стаканов расслышать разговор за соседним столиком практически невозможно: даже сидящие рядом слышат друг друга с трудом. Как же это удалось свидетелю Родкину? Кстати, какой здравомыслящий человек отважится вступить в перепалку один против четырех подвыпивших крепких мужчин? Неверов убедительно доказал приятелю, что дело не только в пьянстве, но и в отношении к русскому литератору в новом государстве. Вскоре А. Неверов скончался от приступа астмы и лег в землю Ваганьковского кладбища. Чуть позже неподалеку появился холмик могилы А. Ширяевца. Сергей Есенин считал Неверова и Ширяевца большими, истинными поэтами, тяжело переживал их смерть. Организованное в 1920 году объединение пережило раскол и прекратило существование в 1932-м. Многие члены «Кузницы» не избежали репрессий. В этом доме с лестничными пролетами в три метра, резными перилами и стеклянным потолком обсуждались насущные вопросы литературы, читали свои произведения молодые писатели и поэты. В наши дни жили писатель, есениновед Юрий Паркаев, артист Вячеслав Шалевич.
Староконюшенный переулок, дом 33
После смерти Сергея Есенина его друг А. Сахаров сокрушался: «Друзей у Есенина вообще было много, особенно когда он располагал крупным гонораром, а ведь есенинская строка котировалась на червонцы… Друзей же настоящих было мало, кроме Галины Бениславской и еще некоторых товарищей, назвать трудно. С ним дружили и пили, брали в долг деньги, которые он никогда, как мне известно, не требовал назад, но не хранили и не заботились об участи его большого таланта.
И надо сказать откровенно – я первый, может, меньше других думал и беспокоился о поэте Сергее Есенине. Теперь, когда вспоминаю о нем, делается так горько на душе и больно до слез… Почти все его стихи я знаю наизусть и читаю их при всяком настроении. Я заново переживаю давно минувшее, умиляюсь, этим и живу…». А вот еще один друг, Семен Борисович Борисов (Шерн) – журналист, прозаик – жил в этом красивом доме на Малой Дмитровке. С Есениным был знаком с 1920 года. Работал в редакции «Красной нивы». Так он даже не каялся, а осуждал, сочувствовал поэту. Написал суховатые, несколько тенденциозные воспоминания. В них встречаются такие фразы: «уйдет из чадного омута Москвы кабацкой»; «вино мешало ему работать, являлось источником безденежья…»; «самое худшее – скандалов, от которых его не только не сумели уберечь случайные собутыльники, но иногда даже провоцировали» и т. д. Ах, какие нехорошие эти собутыльники… Из дневника Галины Бениславской: «Первое время по возвращении С. А. из-за границы постоянным активным собутыльником был С. Борисов-Шерн, бывший сотрудник «Красной нивы» и, кажется, «Известий», на доводы, что С. А. нельзя пить, он отмалчивался или, в буквальном смысле, отмахивался, но вместе с тем упорно спаивал С. А., старался затащить его в какой-нибудь кабак или «к девочкам».
Малая Дмитровка, дом 16
Как и все, он знал установившийся порядок: если втянуть С. А. в компанию, то все оплачивает он, вино, извозчики и даже «девочки»»
Безалаберность и беспомощность Сергея Есенина в бытовых вопросах не имели границ. И где же эта пресловутая крестьянская практичность, воспетая Анатолием Мариенгофом в «Романе без вранья»? Даже знаменитое утверждение Михаила Булгакова, что сильных мира сего не нужно просить ни о чем, мол, сами придут и все дадут – в случае с Есениным – не работало. Читали, любили его стихи сильные мира сего, а жильем не обеспечивали. Прочтет свои прекрасные стихи при переполненном зрителями зале, выслушает овации и побредет Есенин ночевать к друзьям. Вот и Всеволод Иванов, прозой которого так восхищался поэт, приехав в Москву в 1923 году, получил жилье. «Пьесу «Бронепоезд» я написал в своей собственной трехкомнатной квартире в полуподвале дома на Тверском бульваре. Квартира была сумрачная и пасмурная. Я оклеил ее очень дорогими моющимися обоями, потратив на это все деньги, спал на полу, а рукописи писал на фанерке, которую держал на коленях.
Тверской бульвар, дом 14
Когда Есенин впервые пришел ко мне в эту квартиру и увидел меня на полу перед печкой, он сказал: «Когда узнал, что ты переехал на собственную квартиру, я испугался. Писатель не должен иметь квартиры. Удобнее всего писать в номере гостиницы. А раз ты спишь на полу, то ты, значит, настоящий писатель. Поэт должен жить необыкновенно», – вспоминал Иванов. – Ничего не было в квартире. Я смущался. А он пришел в восторг и сел на полу, перед печью: «Боже, как хорошо!..» Он лежал на спине, читал стихи». Приятели любили сидеть на Тверском бульваре, перед домом Всеволода, на лавочке у старого дуба. Дуб этот сохранился до наших дней, единственный долгожитель на бульваре. Да и сам дом № 14, хоть и много раз перестраивался, но сохранился, избежав даже пожар 1812 года! И Есенина, этого бездомного романтика, помнит, должно быть…
Есенин, Кольцов, «Огонек»
В 1923 году московские журналисты во главе с Михаилом Кольцовым возобновили выпуск некогда популярного еженедельного иллюстрированного журнала «Огонек», издававшегося с 1899 года в Петербурге, но прекратившего существование в канун революции. Редакция нового «Огонька» разместилась в тесной комнатушке дома № 3 в Благовещенском переулке. Хороший литературный язык, обязательные, неплохого качества, иллюстрации отличали его. Михаил Кольцов (Фридлянд) с 1920 года работал в отделе печати Наркомата
