Литературное и критическое творчество В. П. Боткина приобрело известность. С 1836 года он начал печататься в московских журналах («Телескоп», «Молва», «Московский наблюдатель»), петербургских «Отечественных записках» сразличными критическими статьями, рецензиями, переводами. Позднее он принял деятельное участие в «Современнике», где в 1847 году вышли его получившие особую известность «Письма об Испании», изданные через 10 лет отдельной книгой.
В. П. Боткин пользовался почти непререкаемым авторитетом среди русских писателей, художников и мыслителей. Он одним из первых открыл таланты Л. Н. Толстого, А. А. Фета и Н. А. Некрасова. Тургенев переделывал роман «Рудин» под влиянием его критических замечаний, ему первому читал наброски своих произведений «Ася», «Фауст», сообщил план романа «Дворянское гнездо», а Л. Н. Толстой писал ему в 1857 году: «Вы мой любимый воображаемый читатель». Особенно близко в первые годы своей литературной деятельности Боткин сошелся с Белинским, возможно, в какой-то форме помогая иногда ему в работе над статьями. Существуют указания близких им людей о том, что страницы «по романтизму» в некоторых статьях принадлежат перу Боткина.
Когда больной Станкевич летом 1837 года уехал из Москвы, дом Боткиных на Маросейке сделался местом встреч членов кружка и литературных друзей Василия Петровича, одним из центров литературной Москвы, полем битвы, где сражались западники и славянофилы. Боткин, хотя и слыл западником, но не таким явным, как, например, Тургенев. «Западник, только на русской подкладке из ярославской овчины, которую при наших морозах покидать жутко», – писал о нем поэт Афанасий Фет.
Гостеприимный дом Боткиных становится прибежищем многих литературных друзей писателя. Он был последней московской квартирой Белинского перед его отъездом в Петербург. И впоследствии, приезжая в Москву, он, также как и Тургенев, Панаев, Дружинин и др., останавливался большей частью в доме Боткина. Бывали здесь и Н. В. Гоголь и великие актеры М. С. Щепкин и П. С. Мочалов.
В эти годы В. П. Боткин начинает регулярно устраивать у себя литературные и музыкальные вечера, заражая всех своим энтузиазмом и увлеченностью. Собрания у Боткина становятся знаменитыми на всю образованную Москву. Кружок московских интеллектуалов не распался, несмотря на то, что в 1839 году умирает за границей от туберкулеза Станкевич, а Белинский уезжает в Петербург. Возвратившийся из ссылки в 1837 году Герцен особенно близко сошелся с В. П. Боткиным. В «Былом и думах» он вспоминает о боткинском кружке: «Такого круга людей талантливых, развитых, многосторонних и чистых я не встречал потом нигде».
Позднее, в 40-х годах, В. П. Боткин уговорил отца сдать половину бельэтажа Т. Н. Грановскому, знаменитому профессору истории Московского университета, который как бы заменил умершего Станкевича. Боткинские собрания обычно проходили у Грановского или во флигеле, куда переселился из основного дома сам Василий Петрович, стремясь «изолировать эти собрания от купеческого быта своей семьи». «Дом Боткиных, – вспоминает один из мемуаристов, – расположен на одном из самых живописных мест Москвы. Из флигеля, выходившего в сад, в котором жил тогда Боткин, из-за кустов зелени открывалась часть Замоскворечья. Сад был расположен на горе, в середине его беседка, вся окруженная фруктовыми деревьями».
Несмотря на известность и дружбу со многими представителями литературного и художественного мира, вхождение В. П. Боткина в дворянскую образованную среду не было гладким. Так, известная в Москве Е. Н. Менгден принимала у себя цвет тогдашней интеллигенции. Встретив выходившего из гостиной В. П. Боткина, один великосветский господин спросил у нее: «Что, вы у него чай покупаете?» На что Елизавета Николаевна отвечала: «Нет, я подаю ему чай».
Сам Боткин в конце 30-х – начале 40-х годов переживает внутренний, душевный разлад, во многом связанный с его двойственным положением. Белинский пишет о нем в 1839 году: «Целый день, с 10 часов утра до 6 часов вечера, сидит он в своем амбаре и вращается с отвращением в совершенно чуждой ему сфере. Это одна из тех натур, которые созданы, чтобы жить внутри себя, а между тем судьба велит ему большую часть его времени жить вне себя». «Боткину всё в доме, – отмечает Герцен, – начиная от старика отца до приказчиков, толковало словом и примером о том, что надобно ковать деньги, наживаться и наживаться». Если В. П. Боткин и не превратился в стяжателя, если купечество и не убило в нем творческую личность, то все же сомнения не могли не коснуться его. «Какая трудная задача, – писал он в письме А. А. Бакуниной 13 сентября 1839 года, – добрый отец, которому в деле необходима моя помощь и которого убью, если откажусь заниматься делами, большое семейство, для которого должен быть подпорою, больше всего – любовь ко мне отца: все это делает из меня двойственного человека».
Не способствовали душевному равновесию и неудачи Боткина в личной жизни. К лету 1839 года относится начало его увлечения 23-летней младшей сестрой Михаила Бакунина Александрой Александровной. Между ними завязывается переписка. Однако ее родители не были в восторге от мезальянса с купцом, хотя и другом их сына. Просвещенная дворянская семья Бакуниных в этом мало отличалась от других помещичьих семей. Помолвка была отложена на год. Боткин покорился. Вскоре длившаяся больше года переписка его с Александрой угасла окончательно.
К этому времени Василий Петрович приобретает уже более прочное и независимое материальное положение. Он уже не приказчик у своего отца, а выступает на правах партнера в торговом деле. «Отдельного состояния я, действительно, не имею, – пишет он отцу Бакуниной, – но на первый раз батюшка назначил мне 50 тыс. рублей, обращающихся в общем нашем капитале, и за которые вместе при личных моих занятиях делами я буду ежегодно получать не менее 7 тыс. рублей, которых при готовой квартире, столе, экипаже, я полагаю, мне будет достаточно».
Потерпев неудачу в поисках спутницы жизни в дворянской образованной среде, Боткин кидается в другую крайность – ищет романтическую подругу в кругу, свободном от условностей света. Ранней весной 1843 года он влюбился в модистку с Кузнецкого моста Арманс Рульер. Герцен в «Былом и думах» в главе «Базиль и Арманс» подробно описал историю этого увлечения и женитьбы Боткина. Арманс, видимо, и не помышляла о законном браке до тех пор, пока сам влюбленный, исходя, видимо, из самых лучших побуждений, не сделал ей предложения, чтобы легализовать случайную связь. Однако теперь уже отец Боткина решительно воспротивился неравному браку, узнав, что его сын хочет жениться, по выражению Герцена, «на католичке, на нищей, на француженке», да к тому же еще с Кузнецкого моста, что было признаком не очень строгого поведения.
Для соблюдения тайны решено было венчаться в деревне, в селе Покровском, где летом жили Герцены. «Назначенный день истек, а пара не являлась. Поздно ночью, наконец, подъехал тарантас, и из него вылез Базиль, а за ним не Арманс, а Белинский. Оказалось, что Боткиным овладела вдруг томительная нерешительность и он тянул дело до приезда Белинского. По его совету Боткин написал невесте письмо с изложением своих сомнений. Арманс ответила на такое письмо, как и следовало ожидать, отказом в своей руке. «Я вас буду помнить с благодарностью и нисколько не виню вас: я знаю, вы чрезвычайно добры, но еще более слабы. Прощайте же и будьте счастливы». Друзья строго осуждали Василия Петровича за нерешительность.
В конце концов Боткин все-таки женился. «Я боролся с собою из всех сил, – признавался он, – подал просьбу о выдаче мне заграничного паспорта, гнал всякую мысль, всякое желание увидеть ее. Две недели почти продолжалась эта борьба, и я, утомленный, измученный, расслабленный, с мучительной болью в груди просил свидания и сказал, что я не могу, не имею сил уехать от нее».
1 сентября Василий Петрович венчался с Арманс в Казанском соборе в Петербурге. После венчания молодые сразу же отправились за границу, в путешествие. «Судьба послала, наконец, то, о чем я и думать давно перестал», – писал он Белинскому. Но семейной жизни не получилось. Это было соединение совершенно разных по темпераменту, культуре и взглядам на жизнь людей. «Помимо несоизмеримой разницы в идеалах, взглядах, уровне культуры, – отмечает один из биографов, – резко противоречили друг другу мягкость, половинчатость, утонченный характер Боткина и страстность, грубая простота, плебейская гордость его жены». Уже на пароходе они поссорились, по словам Герцена, из-за разногласий о герое одного из романов Жорж Санд, читанного ими в дороге. В письмах к Белинскому из Неаполя и Парижа Боткин описал историю своего неудачного брака, продолжавшегося месяц, в течение которого жизнь стала для него невыносимой. «Если я не застрелился, – пишет он, – то это потому, что мне вдруг блеснула мысль – расстаться». Письма показывают, что супруги по-разному смотрели на брак. У Боткина, по его словам, «не было претензий на счастье, но только на искренние дружеские отношения и на спокойствие», Арманс же «была полна требований на счастье и на жизнь – самых страстных и романтических» и хотела видеть в муже «только рабского любовника».
