Несмотря на вполне искренний патриотизм, Шнурова вскоре едва ли не чаще можно было застать за границей, и дело было вовсе не в гастролях — НТВ подписало его вести программу «Шнур вокруг света». Путешествовать ему не нравилось, но он, скрипя вставными зубами, принимал долгосрочные перелеты как еще один неизбежный атрибут здешней крутизны. Летал же, в конце концов, Высоцкий на Таити.
«Ленинград» оставался статусной командой еще и потому, что оспаривать этот статус было элементарно некому. Культы если и возникали, то сугубо локальные и очень временные, типа группы «Пятница». Открытием 2005 года по всем меркам стало малоприятное, но с хорошо подвешенными языками и ценниками трио «Кровосток», горячо одобренное скучающей столичной богемой, а также Ильей Лагутенко. Торжество «Кровостока» дало ход целой ораве речистых рэперов с прозвищами, похожими на синтезированные звукоподражания — Гуф, Кач etc. На территории стадионов ансамбль п/у Сергея Шнурова очень скоро потеснила тинейджерская группа «Звери». (Шнур, воодушевленный аналогией Animals — The Doors, говорил, что вслед за «Зверями» должна вот-вот возникнуть группа «Двери», лидера которой будут звать Степа Дверь.) В общем, интересного было мало. Шизоидная канадская группа под названием Les Georges Leningrad производила и то большее впечатление.
В декабре 2005 года «Ленинград» выпустил пластинку по имени «Хлеб». Она появилась в самый последний момент, когда итоги года были ясны как день. И хотя у Шнурова были вполне гениальные конкуренты — альбомы «Реанимация», «Слияние и поглощение» и «Таял», — «Хлеб» выдержал сравнение с ними. Итоги года пришлось скорректировать.
«Хлеб» вообще-то замышлялся как хардкор-рэп с песнями типа «Пиздец-гламур» (вообще не вошла в окончательный вариант) и «Кто кого» (была кардинально переделана), но в процессе записи неожиданно съехал в тряскую стилистику сайкобилли. Сайкобилли были очень питерской темой — местные команды The Swindlers и Meantraitors в свое время пробили ее с неслыханной доселе энергией. Первый сборник «Psychoattack» (тот, что с крысами на обложке) произвел в городе фурор в самом начале девяностых. И Шнуров, и Пузо хорошо знали эту пластинку — я помню, как однажды на «Добролете» они крайне лихо в две гитары сыграли тему из The Waltons. Да что там «Psychoattack» — Шнур признавался, что в юности ему нравились даже «Мистер-твистер».
Политическая песня — скверная песня, как говорил тайный советник Гете. «Хлеб» же, как ни крути, был как раз наиболее протестным диском «Ленинграда». С другой стороны, Шнурову было необходимо записать нечто подобное. Он ведь так толком и не откликнулся на запрет московских властей, так и не выпустил пластинки прямого действия, откупаясь от реальности то вполне дурацкой спевкой с The Tiger Lillies, то изобретением рингтонов, то рок-оперой про смычку робота и бабы. Памфлет «Суть хуйнуть», сочиненный еще в период работы над пластинкой «Для миллионов», восполнил пробел. Шнур радостно говорил, что под такую песню нужно громить французские кварталы — тогда как раз начались массовые беспорядки в Париже. Но наилучшей социалкой была все-таки не многословная «Суть», а короткая четкая «Нефть», помимо роскошного припева «Вот-вот-вот! Не ебет!», содержащая еще и слова «новый поворот, и мотор ревет». Специально звонили Макаревичу, спрашивали разрешения. Макаревич радушно отмахнулся: «Пойте что хотите».
Шнуров не обманул с названием — альбом в результате получился по-настоящему насущным. Рок-н-ролл до отвала и хрипоты; шестнадцать коротких бедовых песен, одержимых отборным матом, тяжким зоологическим драйвом, галлюцинаторной социальной критикой и денежным бешенством. В очередной раз настроив гитару «под еб твою мать», Шнур сохранил как удивительный навык не быть жлобом даже в самых жлобских контекстах, так и умение обрисовать любую ситуацию в двух словах (да и то порой не своих). Например, открывающая альбом песня «Ленинград» на три четверти состояла из притянутых за уши цитат — при этом получилась одна из самых удачных и точных песен, которые вообще когда-либо складывали об СПб.
Без пары вещей («Багдад» и «Небесный теннис») можно было бы, наверное, и обойтись, однако прочие композиции сделали все для того, чтобы немедленно отключить впечатлительному слушателю мозг и крепко засесть у него же в печенках. У Владимира Дашкевича был позаимствован очередной (после «Собаки Баскервилей») рифф для нужд песни «Одна гитара на всех». Загадочная фраза «одна сигара на всех» также являлась цитатой — из Ливанова-Холмса.
На смену старой непуганой считалке «Кокаин хорошо, ну а водка лучше» явился темный, перебирающий косточки инструментал « [email protected]@in». Композиция была весьма ко двору, поскольку как раз примерно к середине нулевых кокаин в Москве и Питере окончательно перестал быть суетным аксессуаром богемы и бандитизма и распространился на довольно неожиданные слои населения — к порошку по каким-то причинам пристрастились люди, для которых пределом падения еще недавно являлось нефильтрованное пиво по выходным. Народившаяся простодушная популяция курносых нюхачей очень скоро превратила кокаин в своеобразное подобие девятой «Балтики», некий эрзац извращенности и повсеместности. Шнуров в какой-то момент тоже взялся подбивать ноздрю — но увлечение оказалось недолгим и быстро сошло на нет.
Коронным номером «Хлеба» стала «Свобода». Сокровенная вещь, звучащая на лучших минутах второго бусловского «Бумера», в новой версии превратилась в настоящую былину, в некое смысловое огниво всего альбома — кипеловский сэмпл был ликвидирован, вопль «я свободен» стали исполнять вживую, и этот хор напоминал спевку пожизненных зэков. «Свобода» стала второй общенациональной надрывной удачей Шнурова со времен песни «Мне бы в небо». Шнуров в очередной раз сочинил хит по мотивам чужой песни — почти как Генсбур со своей «Chanson de Prevert». «Свобода» была наиболее человечным номером с «Хлеба» — пластинки грохочущей, колючей и мизогинической. Все шнуровские альбомы были негласно посвящены конкретным особам, и только «Хлеб» посвящался не женщине, но разрыву с ней — у Шнурова с Акиньшиной к тому времени все уже было не слава богу, и под занавес 2006 года они расплевались окончательно.
Так или иначе, на примере «Хлеба» «Ленинград» — при всей своей плотскости и грубости — в который раз зарекомендовал себя тонкой и трудноуловимой субстанцией. Кому перегар, а кому и легкое дыхание. Я бы сказал, что «Ленинград» — это торжествующий куравлевский выдох Жоржа Милославского в момент, когда он с экрана сует всему миру в лицо пачку красного Marlboro (сам Шнуров, кстати, как раз Marlboro и курит).
Пока писался «Хлеб», в «Ленинград» зачислили веского новичка. Звали его Стас Барецкий. Это был сокрушительно грузный бритоголовый поэт без определенного возраста, похожий на американского борца Тора Джонсона из фильмов Эда Вуда. Щедрые шрамы на его большом лице напоминали зарубки древних, толком не изученных цивилизаций. Барецкий работал охранником на рынке в городе Ломоносов, параллельно выступая текстовиком и фронтменом в электронной группе «Елочные игрушки». Шнур с ходу вставил в «Хлеб» аж две песни на его стихи, а потом пригласил и самого автора в основной состав «Ленинграда». С внедрением Стаса группа окончательно стала напоминать некий передвижной цирк жестокости. Поначалу его роль на концертах была сугубо декоративной — он сидел на стуле в шнуровском котелке и довольно похоже изображал из себя настоящее идолище: корчил жуткие рожи, хлестал «Русский стандарт» из горлышка и надсадно ревел: «Сука-а-а-а-а-а!!! О-о-о-о!!! Ебать ту Люсю-у-у-у!!!» Московская премьера Барецкого в составе «Ленинграда» состоялась на одной из елок в декабре 2005 года. Фактурный говорящий бугор посреди сцены сперва всех огорошил, но к нему быстро привыкли. Барецкий врос в группу споро и естественно. Вскоре он начал читать свои оголтелые рэпы под музыку «Ленинграда». Выходило мощно — он пиздел, как мешки ворочал. В конце концов за ним закрепилось стихотворение «Дом», которое он и оглашал благим матом между вторым и третьим куплетами «WWW». Иногда Барецкий брал на себя разрушительные функции Ромеро — пил много и невовремя, крушил стулья, однажды перед концертом в «Точке» спьяну бросился на несчастных корреспондентов «Нашего Радио». Впрочем, последняя выходка носила скорее предупредительно-устрашающий характер. Вообще же, это был дружелюбный и рассудительный человек — в группе его называли Колобком.
