16 декабря И. И. Пущина доставили на гауптвахту. Арестованный еще 15 декабря М. И. Пущин видел, как привезли его брата «со связанными руками, в сопровождении фельдъегеря и двух жандармов верхом с обнаженными саблями».
А. Е. Розен тоже видел, как привезли арестованного Ивана Пущина, и был сильно растроган, когда присутствовавший при этом молодой офицер гвардейского Гренадерского полка С. П. Галахов бросился в середину конвоя, чтобы обнять Пущина.
В Петропавловскую крепость И. И. Пущин был доставлен лишь в половине третьего после полудня 17 декабря. В записке коменданту крепости А. Я. Сукину царь велел посадить Пущина в Алексеевский равелин. Содержался он в камере № 5.
Многие свидетельства говорят о пытках, применявшихся при допросах декабристов. Пытки нравственные, порою физические широко практиковались комиссией, действиями которой руководил император. Заковывали в ножные и ручные кандалы, угрожали пытками в случае запирательства, подвергали испытанию родственные и дружеские чувства, поражали воображение и тревожили дух. Николай с безграничным цинизмом рассказывает в своих записках, как он допрашивал С. И. Муравьева-Апостола в продолжение нескольких часов, не обращая внимания на усталость и полнейшую измученность допрашиваемого, который буквально падал с ног. Посылая декабристов в крепость, Николай обычно указывал коменданту, как содержать их: одного «строжайше» или «наистрожайше», другого «заковать в ручные железа»; одних «содержать лучше обыкновенного содержания»; некоторых «содержать строго, но снабжать всем, что пожелает, то есть чаем»; иных «содержать строго, но хорошо» и т. п. В записке об И. И. Пущине указано только место заключения.
И. И. Пущин принадлежит к небольшому числу участников движения, которые, подобно М. С. Лунину, И. Д. Якушкину и еще, может быть, двум-трем арестованным, проявили себя на следствии особенно стойко, как настоящие, испытанные борцы.
Редкий из декабристов был так сдержан, осторожен и уклончив в своих ответах комиссии, как Пущин: показания его – самые краткие из показаний всех привлеченных к делу руководителей заговора. В них вырисовывается его благородный характер, проявляется его политическая зрелость, обнаруживается гражданская стойкость, видна нежная дружба к товарищам по несчастью. Когда невозможно было отделаться молчанием, Пущин ссылался не на отдельных членов общества, а на постановление совещания. Он не только не выдавал товарищей, не только умалчивал о тех, которые были уже известны комиссии. В его показаниях нет даже намека, по которому можно было бы привлечь к следствию хотя бы одного неизвестного николаевским палачам участника движения. Он долго и упорно называл только вымышленные имена или умерших лиц. Мало того, никто, кроме И. И. Пущина и М. С. Лунина, не предлагал следователям быть приличными и скромными.
Всех показаний И. И. Пущина в его личном деле, в делах других декабристов и в общем делопроизводстве следственной комиссии – около сорока. В собственном его деле их всего четырнадцать. Вопросы комиссии в этом деле занимают гораздо больше места, чем ответы арестованного. Показания Пущина в других делах ограничиваются несколькими словами.[15]
Первое собственноручное показание дано И. И. Пущиным 17 декабря 1825 года. Следующий допрос был учинен ему 20 декабря. По требованию комитета, Пущин сообщил, что свой образ мыслей заимствовал по естественному ходу духа времени и от чтения политических книг; никто не способствовал к укоренению в нем свободолюбивых идей.
Видя упорство Пущина и нежелание давать прямые ответы на письменные вопросы, следственная комиссия вытребовала его 28 декабря на допрос, будучи в полном своем составе. «Убежденный в горестном положении отечества моего, – отвечал Пущин после священнического увещания, – я вступил в общество с надеждою, чтов совокупности с другими могу быть России полезным слабыми моими способностями и иметь влияние на перемену правительства оной. Принят был я в общество в 1821 году Беляевым.[16] С означенным Беляевым познакомился я у давнишнего моего приятеля Павла Черевина, который, к сожалению друзей его, скончался в прошлом году в Москве…»
Николаю хотелось иметь подтверждение показаний некоторых многоречивых декабристов о том, что заговорщики рассчитывали на содействие М. М. Сперанского, Н. С. Мордвинова и других сановников, высказывавшихся против аракчеевских приемов в государственном управлении. На соответственный вопрос комиссии Пущин ответил, что в Тайном обществе «не находилось никого из людей высшего сословия; но мы надеялись, что найдутся таковые, которые, видя нас с вооруженною силою, захотят действовать согласно нашей цели для блага отечества».
Далее Пущин объяснял, что по приезде в Петербург он слышал, что Константин отрекся от престола, а также о нежелании некоторых гвардейских полков присягать Николаю. Поэтому он полагал, что «воспользоваться сим неудовольствием войск весьма можно для исполнения цели общества». Возможность «сего предприятия» Пущин «основывал на военной силе, которая в состоянии будет» отстранить царствующий дом от престола и, «руководимая членами общества, требовать от высших правительственных мест учреждения временного правления впредь до собрания государственных чинов для совещания о новом государственном устройстве…»
Признав в показании от 11 января «со всей искренностью», что в Москве, «из желания хотя несколько содействовать к общему благу», он учредил союз для освобождения дворовых людей, Пущин заявляет: «Поименовывать членов сего союза я почитаю излишним, ибо сие не входит в состав требования комитета».
Эти слова рассердили членов комиссии. Пущину было сделано строгое внушение: ему предложили «не умствовать и не рассуждать».
Нужно было высказаться точно по вопросу о том, когда Пущин вступил в Тайное общество и кто его ввел туда. Когда следователи назвали имена и показали точные заявления других заговорщиков, Иван Иванович вынужден был заявить в показании 19 мая: «Действительно, в 1817 году принят был полковником Бурцевым здесь, в Петербурге, в члены общества. Признаюсь откровенно, что не хотел объявить его, полагая его совершенно отклонившимся от общества… Беляев есть вымышленное лицо… поддерживаемое и употребленное из некоторого чувства сострадания к Бурцову…»
В числе подозрительных Николаю высших сановников был знаменитый генерал А. П. Ермолов. О нем допрашивали многих. Пущин ответил (в показании 9 января), что о существовании отрасли Тайного общества в Кавказском корпусе, которым командовал Ермолов, он «никакого сведения не имел».
