пили.
В 1863 году девятнадцатилетний Николай с отличием сдал экзамены за университетский курс. Учителя восхищались им: «Он нас превосходит. Если бы он обладал вдобавок нашим опытом и начитанностью, он был бы гением». Предполагалось его путешествие по Европе, но после двухмесячных лагерей вместе с Володей и Сашей, Николай сказал матери: «Как-то совестно ехать за границу, не объехав родной земли».
Он отправился в путешествие по России, жалея, что Саша не может поехать с ним – они были очень дружны. Маршрут пролегал по Мариинской водной системе, Волге и Дону. Николай любовался Россией, писал Александру серьезные письма, и Саша решил, что пора отказаться от детского «Никсы». Начал ответ с обращения: «Милый Николай!» Тотчас же получил отповедь: «Ну-с, покорно благодарю! Это еще что выдумал: “милый Николай!” Уж почему тогда не “почтенный Николай Александрович!” Пожалуйста, пиши просто, если хочешь, чтоб я тебе отвечал».
Монастыри и храмы, которые Никса в первую очередь посещал по прибытии в города, казались ему воплощением русского духа. Поддерживал в нем это чувство и сопровождавший его Константин Петрович Победоносцев. В Ярославле, в старинной церкви Иоанна Богослова Николай пришел в восторг от изящества древних изразцов, но узнал, что епископ в коммерческих целях хочет закрасить их, чтобы церковь не выделялась среди других. Не раздумывая, поехал к епископу, тот перетрусил, и церковь была спасена. Похожая история произошла и в Костроме.
«Сильное впечатление на народ производило усердие высоких путешественников к храмам Божьим и их внимание к памятникам родной старины и к самой жизни народа. Оставляя свой пароход, они пешком или в простом тарантасе отправлялись в соседние села, где их совсем не ожидали, чтобы поближе посмотреть, как живут люди, и познакомиться с их нуждами» (В. В. Назаревскй).
Николай заходил в крестьянские избы, в дома сельского духовенства, в приходские школы. В Симбирске ему показали бег рысаков, гонку троек и скачку крестьянских лошадей, во время которой два всадника столкнулись друг с другом. Из скромности он промолчал в письме к Саше, что бросился к ним, крича на ходу: «Что с ними, что?!!» К счастью, жестоких увечий не оказалось.
Николай побывал в станице Ветлянской, где с 1855 года являлся атаманом всех казачьих войск, но это была первая станица, которую он видел воочию. Любовался станичниками: «Казаки большею частью видный, молодой народ!»
Сопровождавшая его свита не скрывала проблем астраханского казачества: «Кругом степь и степь, растительности никакой. Земли у них много: сорок тысяч десятин». Однако перспективы развития государства наследник связывал с промышленностью. Год назад, конспектируя лекцию А. И. Чивилева по политэкономии, он вписал в нее свои собственные соображения о преимуществах машинного производства. Одобрял выгоды туэрного пароходства, о котором ему рассказали в Рыбинске. Осуществление этого проекта заменило бы бечевую тягу, для которой использовались лошади и бурлаки. «На дно реки, – излагал Николай в письме к Саше, – кладут цепь и прикрепляют в двух пунктах: здесь и в Череповце. Это больше двухсот верст. Вообрази, что за цепь! Потом пароход с особенным устройством выбирает цепь и по ней тянет и буксирует суда».
Самым любопытным днем путешествия показался Николаю день осмотра волжских проток близ Каспийского моря. Интерес вызвали не только работы в каналах, но и знакомство с морем, которое, как сообщили ему офицеры, имеет большую будущность. На обратном пути в Астрахань цесаревич участвовал в рыбном лове. «Это был настоящий рыбный праздник, но, конечно, не праздник для рыб», – похвастался Саше.
Познакомившись с красивой молодой вдовой калмыцкого нойона, он попросил у нее фотографию, вложив ее фото в альбом, где хранил фотографии петербургских красавиц – к ужасу графа Перовского, который не понимал «какое можно иметь удовольствие в этих карточках дикарок». Следующей симпатией Николая стала монахиня Анастасьиного монастыря. «Когда мы садились в коляску, чтоб ехать, я вынул из кепи дикий жасмин и, отдав ей, просил сохранить на память, – написал брату. – Не правда ли, наивно! Но она сама романтична и оценила мой поступок… Но ты понимаешь, что все это чичайно секретно?»
Саша в то время был вместе с отцом в Финляндии, где Александр II открывал сейм. Великое княжество Финляндское не бунтовало, в отличие от Польши, и потому получило разрешение (впервые после 1809 года) созвать парламент. На открытии сейма император сказал по-французски: «Вам, представители великого княжества, достоинством, спокойствием и умеренностью ваших прений предстоит доказать, что в руках народа мудрого либеральные учреждения делаются гарантией порядка и безопасности». Саша стоял рядом с отцом, одетый в мундир лейб-гвардии Финского стрелкового батальона. Тогда же последовало распоряжение Александра II по инициативе Снельмана о введении финского языка в официальное делопроизводство, для чего был установлен двадцатилетний срок.
Николай просил Сашу подробно описать эту поездку: «Теперь Финляндия переживает любопытную эпоху, я думаю, обнародование манифеста о сейме должно было придать особенный характер этой поездке». Однако то, что интересовало цесаревича, не сильно трогало его брата. По крайней мере, описывая ему посещение Финляндии, Саша политических вопросов не затронул. А между тем, после манифеста жизнь этого княжества повернулась в сторону национальных интересов: в 1865 году финская марка будет отвязана от российского рубля, финляндский банк будет преобразован и поставлен под контроль и гарантии земских чинов; в 1866 году будут преобразованы народные школы, в 1869 году будет издан Сеймовый Устав – конституция.
Известный дипломат, публицист и историк С. С. Татищев, написавший монографию, посвященную юности Александра III, отмечал: «По свойствам своего ума и нраву он представлял полную противоположность старшему брату. В нем не замечалось быстрого понимания и усвоения, но он обладал замечательной сообразительностью, которую называл смекалкой».
Под конец путешествия Николай побывал в Севастополе и Ливадии, и осенью вернулся в Петербург. «Радости не было конца! Все братья выросли и имеют здоровый вид. Саша великолепен в полковничьих эполетах, с новою прическою без пробора назад». В полковники Александр был произведен за полтора месяца до приезда Николая, теперь состоял флигель-адъютантом в свите отца. Он стал богатырем: плотный, почти двухметрового роста, вручную гнул рубли, кочерги, одним движением разрывал колоду карт, развлекая друзей. Минувшей зимой дворники удивлялись, как он выворачивал снежные глыбы: «Ишь, силища-то!» Как многие крупные, здоровые люди, был добрым, немного застенчивым, имел открытую душу, спокойный нрав, но когда выводили из себя, мог послать и по матушке, – сказывалась офицерская среда. Он и курить научился в этой среде, и за девицами волочиться. Летом был увлечен графиней Кушелёвой-Безбородко, к осени – фрейлиной Марией Мещерской, не ожидая, что на этот раз увлечение будет сильным.
После
