Энний знал, что мысли его чужды традиционной римской религии, а потому постарался отыскать в римской истории других обожествленных героев, пример которых мог бы в глазах современников освятить его смелое начинание. Кроме Сципиона и Геркулеса он отыскал еще двоих — Энея, прародителя римского народа, и Ромула. Больше сохранилось фрагментов, повествующих об этом последнем. Согласно Эннию Ромул был человеком, но происходил от божественного корня (Ann., fr. 114). То был великий полководец, вождь, который вывел свой народ из мрака в залитые светом поля (Ann., fr. 120). По смерти же он вознесся на небо и стал богом (Ann., fr. 114). Невольно создается впечатление, что Ромул в описании Энния весьма напоминает Сципиона. Почти дословно повторяются и столь знаменитые в античности слова о единственном человеке, который взойдет на небо. Юпитер у Энния говорит Марсу: «Будет один (курсив мой. — Т. Б.), которого ты вознесешь в синие храмы неба» (Ann., fr. 63–64). То же, очевидно, произошло и с Энеем. Сервий пишет: «Согласно Эннию он (Ромул. — Т. Б.) находится среди богов с Энеем» (Serv. Aen., VI, 777; ср. Aug. C.D., 22, 4).
Можно предположить, что апофеоз Сципиона был описан с какой-то особой поэтической силой, во всяком случае он глубоко запечатлелся в памяти потомков. Последующие века видели нашего героя посреди синих небесных храмов осыпанным звездным светом, овеянным дивными звуками музыки сфер. Причиной этого были, однако, не только стихи Энния, но и навеянное этими стихами величественное видение — «Сон Сципиона», которым Цицерон закончил свое «Государство».{64}
Герой диалога Сципион Эмилиан, внук Публия Африканского и наследник его славы, приезжает в Африку по стопам своего деда и во сне его посещает божественное видение. К нему спускается его великий предок, сам Сципион, ставший, как и говорил Энний, богом. Он поднимает юношу ввысь, в синие небесные храмы. Эмилиан видит всю вселенную. Перед ним круг ослепительного сияния. Оказывается, они уже на Млечном Пути. Звезды, прекрасные и разумные, окружают их. Они слышат какие-то дивные звуки. То музыка сфер, чудесная гармония вселенной. В заключение Сципион говорит юноше, что эта чудесная страна — родина наших душ (Cic. De re publ., VI, 9—29).
Трудно даже представить, какое впечатление «Сон Сципиона» произвел на европейское человечество. Макробий его комментировал, Данте подражал ему, возрожденцы восхищались им, Петрарка перелагал в своей «Африке». Гофман рассказывает, что прочел это произведение еще ребенком. «Я, помню, убегал иной раз в светлые лунные ночи из дому и прислушивался, не донесет ли ветер до меня отголоска тех чудных звуков».[126]
Так Сципион в сознании всех последующих веков остался как житель звездного неба, небренной земли.
Энний создал целое возвышенное и несколько туманное учение (недаром Гораций пишет, что он впадает в «пифагорейский бред»). Прежде всего он решил перевести для римской публики Эпихарма. Эпихарм был учеником Пифагора (Diog., VIII, 78). «Он переложил в стихи мысли пифагорейских мужей и, скрывая учение Пифагора под видом шутки, таким образом распространял их» (Jambl. Vit. Pyth., 226). Его комедии имели какой-то особый, ни с чем не сравнимый блеск. Платон даже ставит его наравне с Гомером и говорит, что в комедии Эпихарм сделал то же, что Гомер в трагедии (Theaet., р. 152 DE). Естественно, звучные яркие стихи Эпихарма запоминались куда лучше, чем ученые трактаты философов. Поэтому Энний справедливо полагал, что для римлян они подойдут лучше.
Энний вслед за Эпихармом считал, что бог не имеет человеческого облика, но есть некий дух. Юпитер — это сияющее небо (Cic. Nat. deor., II, 4). Юнона — Земля, а Прозерпина — Луна (Enn. Epich., 10–14). Вся вселенная состоит из четырех элементов: вода, земля, дыхание и солнце (ibid., 3). Земля представляет собой тело, а огонь — дух, или мысль, ее пронизывающая (ibid., 7). Небо представляет собой величественные синие храмы. Такие же, но только темные храмы лежат в недрах земли, в области Ахерусии. Там живут какие-то бледные образы усопших. Души после смерти переходят в другое тело, обычно в животных. Душа есть часть солнца, которая всецело дух (ibid., 8–9). Но, как мы видели, есть люди, которые уже не перерождаются, но восходят к Млечному Пути и становятся небожителями.
Энний был человеком очень общительным и, наверное, делился своими мыслями со многими друзьями. Возможно, у него были ученики и последователи. Возможно, он сам и его друзья были учениками какого-нибудь прибывшего в Рим пифагорейца. Во всяком случае несомненно, что в Риме в то время возник кружок пифагорейцев. Это можно восстановить из многих указаний. Энний пишет пифагорейские поэмы. Сами идеи пифагорейцев носятся в воздухе. Плавт, поэт плебеев, который и понятия не имел о философии стоиков или эпикурейцев, оказывается, неплохо знает о пифагорейцах. Один из его героев говорит, что он верит в переселение душ и даже предполагает, что знакомый ему сводник сделается в будущей жизни голубком (Plaut. Rudens, 887–890). В другой пьесе упоминаются satilla, частички мировой души, пронизывающей согласно Пифагору вселенную (Plaut. Trinum., 492). Эти подчас туманные для нас намеки были сразу понятны самой широкой публике. Но самое главное свидетельство существования кружка пифагорейцев — это странное предание о Нуме и еще более странные, прямо-таки фантастические события, потрясшие Рим на рубеже III–II веков до н. э.
История говорит, что основал Рим царь Ромул. То был пылкий и неукротимый воин, истинный сын Марса, убивший в стычке родного брата. Всю жизнь Ромул провел в походах и очень мало заботился о мирной гражданской жизни. Религия была в небрежении, и Рим словно бы был лишен души. Вот душу-то и вложил в него второй царь Рима Нума Помпилий. Об этом Нуме в народе рассказывали бесчисленное множество преданий и легенд, как у нас о Владимире Красном Солнышке. В этих рассказах он предстает перед нами как настоящий сказочный герой. Передавали, что у него была жена, фея Эгерия. Она, подобно героиням наших сказок, научила мужа, как изловить лесных чудищ Пика и Фавна. Нума подмешал вина в воду источника, из которого пили эти два дива. Они захмелели, и царь схватил их. Тут они стали оборачиваться всякими тварями, но Нума крепко держал их, пока те ему не покорились и не свели с неба самого Юпитера. В доме Нумы чуть не каждый день происходили удивительные чудеса. Иной раз сойдутся к нему гости, сядут за его простой стол, уставленный грубыми горшками со скудной пищей, и вдруг, как по мановению волшебной палочки, горшки превращаются в драгоценные кубки и блюда, а бедная еда — в изысканные яства (Plut. Num., 15; Ovid. Fast., III, 290–330).
