Татьяна Бобровникова - Сципион Африканский

Изготовили гроб Нумы, конечно, те же люди, которые до этого пустили слух, что царь был пифагорейцем. Об этом прямо пишет историк Антиат: «Они (книги. — Т. Б.) были пифагорейскими. Таким образом, правдоподобный обман придал достоверности мнению толпы, согласно которому Нума был слушателем Пифагора» (Liv., XL, 29). Этим можно объяснить ту непроглядную тайну, которая окутывает все это событие. В самом деле, кто-то составляет книги, пишет их на папирусе, делает сундук, вырезает на нем надпись, зарывает его глухой ночью в землю — а между тем никаких слухов об этом не просочилось, хотя, несомненно, в предприятии участвовало несколько человек. Выполнить эту задачу было под силу только тайному братству. Цель этого предприятия ясна. Книги Нумы были словно бы письмом основателя римской религии к своим далеким правнукам, где он заклинал их отречься от иноземщины и вернуться к чистому, как снег, учению своих предков. Подобного рода факты хорошо известны из истории Востока.[127] Если бы книги Нумы были обнародованы, пришлось бы действительно внести какие-то изменения в культ. Очевидно, этого-то и боялись отцы. Но какую же опасность таило учение Нумы?

Гемина говорит, что книги были сожжены из-за содержавшейся в них философии. Более подробный ответ, как мне кажется, можно найти в сочинениях римского теолога середины II века до н. э. — Сцеволы. Сцевола пишет, что религия, предлагаемая философами, вредна для народа по следующим причинам. Во-первых, философы учат, что некоторые люди могут по смерти вознестись на небо и стать богами. Во-вторых, они утверждают, что «в городах стоят неистинные изображения богов, а истинный бог не имеет ни пола, ни возраста, ни определенного облика» (Aug. C.D., IV, 27). Но ведь это именно то, что утверждали греческие пифагорейцы и Энний! Сцевола мог иметь некоторое представление о содержании роковых книг. Отец его по возрасту вполне мог присутствовать на том заседании сената, где книги решено было предать огню.

Замечательно, что находка гроба Нумы совпала с попыткой Энния обожествить Сципиона (Публий Африканский умер в 183 году до н. э., гроб нашли в 181 году до н. э.). Поразительно, что в то время как в образованных кругах Рима возникло тайное общество пифагорейцев, среди простолюдинов сложилось братство поклонников Вакха, тоже тайное, сопровождавшееся мистическими обрядами и неистовствами. Оно раскрыто было в 186 году до н. э. и также запрещено декретом сената. По-видимому, описываемая эпоха была временем напряженных религиозных поисков, столь непохожих на холодное равнодушие и скепсис последних лет Республики.

Энний на много лет пережил Сципиона. Он умер в глубокой старости и завещал сжечь себя на холме Яникуле, где был похоронен его герой Нума.[128]

Все это, однако, случилось гораздо позже. Сейчас же римляне неожиданно были вовлечены в столь запутанную и опасную игру, что оказались вновь на краю бездны, словно судьба отбросила их назад ко дню Каннской катастрофы. Поэтому оставим поэтов и философов и снова обратимся к делам мира и войны.

В 200 году до н. э., едва отгремели грозы Ганнибаловой войны, в Рим явилось посольство из Афин, Родоса и Пергама. От имени всех свободных эллинов они заклинали квиритов вспомнить о родстве с греками и о том, что только они одни в целом свете живут в демократическом обществе. Во имя этого они молили спасти их от произвола македонского царя Филиппа, который с неслыханной жестокостью притесняет эллинов континента и Малой Азии.

В другое время квириты были бы, вероятно, очень польщены этим предложением и оценили бы все выгоды, с ним связанные. Но сейчас они смертельно устали, о чем со свойственной римлянам резкостью и прямотой и объявили в народном собрании. Но сенаторы взглянули на дело по-другому. Консул, выступив перед народным собранием, напомнил, что Филипп — один из самых могучих и дерзких царей своего времени. Он мечтает возродить великую Македонию Александра. После битвы при Каннах Филипп решил, что римляне уничтожены, и поспешил предложить союз новой великой силе — победоносному Карфагену, вернее, Ганнибалу. Македонская фаланга сражалась против римлян при Заме бок о бок с пунийцами. Один раз римляне с удивительной беспечностью позволили Гамилькару и Ганнибалу создать империю в Испании. Так же они намереваются поступить и сейчас, позволив другу Ганнибала захватить Грецию и бóльшую часть Малой Азии. Потом Филипп нападет на них в Италии, но будет поздно. Притом они оттолкнут естественных союзников и друзей — эллинов. После небольшого колебания квириты решились. Война Македонии была объявлена (Liv., XXXI, 1–7).

Эллада, где предстояло воевать римлянам, была в ужасном положении. Никогда, даже во дни былого могущества, страна не была единой. Ранее, во времена Греко-персидских войн, она распадалась на отдельные города, претендовавшие на первенство. Сейчас их место заняли союзы городов, имевшие свою конституцию, территорию, обычаи. Их раздирали непрерывные междоусобные войны. «Не знаю, почему, — с грустью замечает историк Полибий, — пелопоннесцы, наиболее склонные к спокойному человеческому существованию, издавна наслаждались им меньше всех… Напротив, они, как выражается Еврипид, „всегда зажигали войны и никогда не имели покоя от брани“» (Polyb., I, 106, 4–5). Братоубийственные войны велись с несвойственной эллинам жестокостью. Этоляне, захватив общегреческие, освященные традицией святилища Дий и Додону, безжалостно разграбили их, сожгли храм, где столько веков благоговейно молились их предки. Когда же победоносный вождь этого славного похода вернулся домой, его не судили, не признали нечестивцем, говорит Полибий, но превознесли почестями и взирали на него как на доблестного мужа, оказавшего услугу государству (V, 62, 2–4; 67, 3). Во время этих войн не только убивали людей, жгли дома, но истребляли деревья, уничтожали поля, чтобы отнять у людей все средства к существованию. Таково было озлобление на себе подобных, замечает Полибий (XXIII, 15).