Ингеборг Мотцфельдт рассказывала мне о приёме в Виндзорском замке. Мама наперёд знала, что она не сможет тягаться с прочими дамами по части элегантности туалетов и сверкающих бриллиантов.
И потому решила одеться совсем просто. Она поехала в Виндзорский замок в скромном белом крепдешиновом платье, без единого украшения.
„Но вот она запела, — рассказывала Ингеборг. — Пожалуй, самые бурные аплодисменты вызвал „Лесной царь“. И тут отец не мог скрыть гордость за маму“».
Чета Нансенов жила в то время в Виндзоре, где проходили торжества в честь Хокона и Мод. Нансен часто танцевал с королевой — как написано в одном из дипломатических отчетов, «они практически не покидали танцпола».
Именно в это время Мод и Фритьоф очень сблизились, они часто ездили на конные прогулки — совсем как год назад с фру Мюнте.
К Рождеству все вернулись в Норвегию.
Лив вспоминала:
«Пока мы были маленькие, то Рождества всегда ждали с радостью и нетерпением. Но в те годы, когда отец приезжал на Рождество из Лондона, этот праздник был радостным вдвойне.
Отец сам шёл с топором и верёвкой в лес, мы все следом за ним, выбирали там лучшую, самую красивую ёлку и с торжеством везли её на санях домой.
В середине зала устанавливали эту великолепную ёлку, верхушка её возвышалась над галереей. Мама украшала ёлку серебряным дождём, флажками и белыми свечами, а папа укреплял на верхушке звезду. В последнюю очередь на ёлке развешивались подарки. Тут-то и начинало нас томить нетерпение, потому что никого из детей тогда не пускали в зал.
На Рождество всегда приходили Да и Доддо[51], иногда тётя Ида с дочерьми, тётя Сигрид — если она находилась в Норвегии. В то Рождество были только Да и Доддо. Они, как обычно, пришли к пяти часам вечера, обвешанные разными свёртками и засыпанные снегом.
Сперва полагался чай в столовой со всевозможными мамиными печеньями. Затем отец незаметно уходил зажигать свечи на ёлке. Во всяком случае, он думал, что этого никто не видит. Но дети уже не могли сидеть спокойно. Они вскакивали, танцуя и толкая друг друга, и смеялись без всякого повода. И вдруг среди этого шума раздавался громкий возглас отца: „Гасите свет!“
Затаив дыхание, ждём мы в темноте у входа в зал торжественной минуты, и тут раздвинулись двери и из зала хлынуло целое море света. А вот и отец, улыбается и, довольный, смотрит, как дети гурьбой врываются в комнату.
Из кухни пришли три горничные в белоснежных передниках и кучер в праздничном костюме. Мы все вместе поём рождественские песни и водим хоровод вокруг ёлки.
Голос мамы звучал звонко и сильно, и я заметила, что отец не поёт, а как зачарованный слушает её.
Наконец наступила очередь подарков. На полу развернули бумагу и разложили игрушки. Книжки. Новые лыжи, а среди всего этого ребятишки. Отец сам, как большой ребёнок, с увлечением расставлял баварскую деревушку, подаренную малышам госпожой Мей, нашей мюнхенской приятельницей. Теперь уже мама стояла как зачарованная и смотрела на отца.
Все что-то дарили друг другу, и сколько тут было радостных благодарных возгласов!
Особенно ждали мы посылку от королевы. Мы всегда заранее писали ей, кто чего хочет, и боюсь, что просьбы наши не всегда были скромными. Помню, сама я получила несказанно красивый шёлк на бальное платье. Мама и я не нашли слов от восхищения.
<…> А затем все собрались, чтобы торжественно выпить рождественской мадеры. Мама и отец чокнулись со всеми, все желали друг другу счастливого Рождества. Малыши морщились от непривычного вкуса мадеры, мы же с Коре с удовольствием выпили свои бокалы до дна. Но вот распахнулась дверь в столовую, и мы пошли к рождественскому столу. Отец занялся разделкой ветчины, грудинки, свиной головы и студня. Мама кормила маленького Осмунда. Она была необыкновенно хороша в своём светло-сером шёлковом платье с кружевами на груди и пышными рукавами с поперечными складками.
<…> Она выглядела совсем молодой. Отец тоже так считал. В этот вечер он подошёл к ней, обнял за плечи и сказал, что она красива, как никогда. Он стоял рядом с ней, высокий, сильный и такой же стройный, как она.
Наевшись до отвала, мы выползли в холл, где, уютно устроившись у пылающего камина, попивали кофе с пирожными. А после этого нас ожидали рождественские сладости в маминой гостиной. Но на этого малышей уже не хватило.
<…> Этот рождественский вечер ничем не отличался от других. Но он мне запомнился так ярко потому, что это был последний Рождественский сочельник при жизни мамы и последний по-настоящему светлый и весёлый праздник в Пульхёгде».
В тот сочельник не очень весело было королевской чете. Это было их первое Рождество в Норвегии — и королева Мод чувствовала себя неуютно вдали от большой семьи. В своём дневнике она записала:
«Мы праздновали Рождество в полном одиночестве втроём и были слегка расстроены, потому что были так далеко от своих родных, но, к счастью, наш маленький Олав был очень счастлив и забавлял нас своими играми вокруг ёлки, которую мы нарядили собственноручно».
Но сразу после Рождества королевскую чету ждали настоящие «норвежские» зимние развлечения, к которым они были совсем непривычны. После перехода Нансена через Гренландию лыжи стали не только национальным видом спорта, но и «национальной идеей», а потому Фритьоф принялся учить королевскую чету стоять на лыжах. Особенно преуспела в этом искусстве королева Мод.
Она вообще была необыкновенной женщиной. В детстве её прозвали Гарри за озорство и мальчишеские замашки. А уже во взрослом возрасте, к ужасу королевы Виктории, она увлеклась велосипедом. Она очень интересовалась полярными исследованиями и автомобилями. После переезда в Норвегию стала заядлой лыжницей. Ей очень хотелось самой попробовать полетать на аэропланах, но супруг не давал своего согласия — это было слишком опасно. Всё же соблазн был велик, и королева рискнула. Единственный раз в жизни она прокатилась на самолёте, чем рассердила своего супруга.
Биограф Хокона и Мод писатель Тур Буман-Ларсен утверждает, что в январе 1907 года министр Нансен более 20 раз посетил королевскую чету — и чаще всего они ходили на лыжах. Мод ещё обожала кататься на санках — она очень любила быструю езду, и Фритьоф взялся показать ей, что «на лыжах она может лететь быстрее птицы».
В конце января Нансен уезжает в Лондон. И в первом же своём письме к нему король Хокон пишет:
«Мне бы наверняка не стоило говорить вам, как высоко мы оценили вашу дружбу во время зимних каникул, но я лично был счастлив познакомиться с вами поближе и понять, какого замечательного друга я обрёл в вашем лице».
