Моя новая девушка, мой новый тренер, мой новый менеджер, мой приемный отец.
— ДУМАЮ, пора избавиться от этого парика, — произносит Брук. — И от хвоста. Обрей волосы и ходи так.
— Это невозможно. Я буду чувствовать себя голым.
— Ты будешь чувствовать себя свободным.
— Не свободным, а уязвимым.
Это равнозначно совету выдрать все зубы. Я категорически отказываюсь. Затем несколько дней обдумываю идею Брук. Думаю о том, сколько перенервничал из-за этих волос, о неудобных париках, о лицемерии, притворстве и лжи. Возможно, она права. Может быть, это первый шаг к здравому смыслу.
Однажды утром подхожу к Брук и заявляю:
— Давай сделаем это!
— Что именно?
— Сбреем это все. Под ноль.
Мы запланировали церемониальное бритье на ночные часы, традиционные для спиритических сеансов и рейв-вечеринок. Это должно произойти на кухне в доме Брук, после того как она вернется из театра (все-таки получила роль в «Бриолине»).
— Устроим из этого праздник, — говорит Брук. — Пригласим друзей.
К нам приходит Перри. И, несмотря на наш разрыв, Венди. Брук откровенно раздражена присутствием Венди — впрочем, та тоже не в восторге от встречи с моей нынешней девушкой. Из-за этого и Перри тоже чувствует себя не в своей тарелке. Я объясняю Брук и Перри: несмотря на то что наш роман в прошлом, Венди — мой друг, друг на всю жизнь. Процесс стрижки — важный и сложный, нужны друзья, которые смогут меня морально поддержать в это время, — точно так же, как мне было необходимо, чтобы Джил был рядом во время операции на руке. Тут мне пришло в голову, что было бы неплохо получить наркоз и для этой операции. Мы посылаем за вином.
Мэтью, парикмахер, который стрижет Брук, засовывает мою голову в раковину, моет волосы и собирает их в хвост:
— Андре, ты уверен?
— Нет.
— Готов?
— Нет.
— Хочешь, мы сделаем это перед зеркалом?
— Нет, не хочу на это смотреть.
Мэтью усаживает меня на деревянный стул и щелкает ножницами. Мой хвост падает на пол.
Все аплодируют.
Он начинает стричь остатки волос по бокам — коротким ежиком. Я вспомнил, как делал себе ирокез в Брадентонском торговом центре. Закрываю глаза и чувствую, что сердце колотится, будто перед финальным матчем. Это была ошибка. Быть может, она определит всю мою дальнейшую жизнь. Джей Пи предупреждал, что я не должен делать этого. Он рассказывал, что, когда бы ни пришел на мой матч, люди на трибунах всегда обсуждали мои волосы. Женщины любят меня за них, мужчины — ненавидят. Теперь, когда Джей Пи забросил пасторскую деятельность и посвятил себя музыке, он периодически подрабатывает в рекламе — пишет джинглы для телевидения и радио. Так что знал, что говорил, когда объяснял мне: «Для бизнеса Андре Агасси важны волосы. Не будет волос — не будет и корпоративных спонсоров». После чего с некоторой долей юмора предложил мне перечитать библейские строки о Самсоне и Далиле.
Пока Мэтью бесконечно щелкает ножницами, осознаю: надо было слушать Джей Пи. Он еще никогда не давал мне дурных советов. Клочья моих волос падают на пол, и, кажется, я сам разваливаюсь на куски.
Стрижка занимает одиннадцать минут. Потом Мэтью сдергивает с меня покрывало:
— Та-даммм!
Я подхожу к зеркалу и не узнаю человека, которого вижу. Передо мной — незнакомец. Не то чтобы мое отражение изменилось — нет, это просто не я. Но, черт возьми, что я такого потерял? Возможно, быть этим парнем проще и приятнее. Все это время, работая с Брэдом и пытаясь бороться с тем, что сидело у меня в голове, я и не подумал обратить внимание на то, что растет на ней снаружи. Я улыбаюсь своему отражению, провожу рукой по черепу. Привет. Рад познакомиться.
К утру, когда мы уговорили уже несколько бутылок вина, я повеселел, и меня накрыло чувство признательности к Брук.
— Ты была права, — говорю я. — Парик для меня — как кандалы. Да и мои волосы, отросшие до этой дурацкой длины, убитые тремя перекрашиваниями, тоже висели, как груз, тянули к земле. Казалось бы, такая простая штука — волосы. Но они стали частью моего имиджа, моего самоощущения, и все это было обманом.
Теперь клочья этого обмана лежат на полу в доме Брук жалкими кучками. Я рад, что избавился от волос. Чувствую, что я настоящий. Свободный.
На моей игре это тоже сказывается. На Открытом чемпионате Австралии 1995 года я выскакиваю на корт, как чертик из табакерки. На своем стремительном пути к финалу не проигрываю ни одного сета. Впервые играю в Австралии — и не понимаю, что заставляло меня так долго ждать. Мне нравится покрытие, сам стадион — и даже жара. Я вырос с Вегасе, поэтому переношу жару гораздо легче других игроков, а ведь высокая температура — одна из отличительных характеристик австралийского чемпионата. Если при мысли о Ролан Гарросе в памяти сразу всплывает стелящийся дым от трубок и сигар, то Мельбурн оставляет после себя воспоминания о теннисных матчах, проведенных в жерле гигантской печи.
Кроме того, мне очень понравились австралийцы и я им тоже, несмотря на то что нынешний я — уже не я, а какой-то лысый парень в бандане с козлиной бородкой и кольцом в ухе. Газеты тут же уцепились за мой новый имидж. Никто не упустил возможности высказать свое мнение. Мои болельщики сбиты с толку. Те, кто болеет против меня, нашли новые поводы для своей неприязни. Куда ни пойду, повсюду слышу шутки насчет пиратов. Я и не знал, что люди способны изобрести столько шуток про пиратов. Но мне плевать. Повторяю себе, что, как только выиграю этот турнир, мой пиратский имидж все тут же воспримут как должное.
В финале снова вляпываюсь в Пита. Не успев моргнуть глазом, проигрываю первый сет. Проигрываю глупо, из-за двойной ошибки на подаче. Опять.
Перед вторым сетом пытаюсь взять себя в руки. Смотрю на свою ложу. Брэд выглядит разочарованным. Он никогда не верил, что Пит играет лучше меня. На его лице написано: «Ты играешь лучше, Андре. Не надо его переоценивать».
Пит подает, как из пушки, — привычная для него артподготовка. Но в середине второго сета я чувствую, что он начинает уставать. Не так-то просто даются ему эти пушечные удары. Он измотан физически и эмоционально, поскольку последние несколько дней были для него сущим адом. Его старый тренер Тим Галликсон пережил два инсульта, затем врачи обнаружили у него опухоль мозга. Пит очень переживает. Поэтому, как только игра начинает складываться в мою пользу, я чувствую себя виноватым. Даже был бы не против остановиться, позволить Питу пойти в раздевалку и сделать укол, после чего он смог бы выпустить против меня того, другого Пита, любителя надрать мне задницу в борьбе за Большой шлем.
