и молились за наших друзей, которые боролись с демонами, соблазнами и опухолью головного мозга. А после все те, кто обладал даром речи, открывал рот и разрушал речь до основания, под ноль, пока от нее не оставалась лишь груда грубых камней. И из них мы строили свою Вавилонскую башню до самой луны.
– Шам-а-лам-а-динь-динь-дон, – бормотал мальчик, сидящий рядом со мной и держащий меня за руку. Его ладонь сильно потела в моей. Каждую неделю я с беспомощным восхищением слушала, как разговор сидящих рядом со мной людей скатывается до бессвязного набора звуков. Всякий раз, когда я сама пробовала нечто подобное, меня охватывало смущение – казалось, что я пытаюсь засунуть два пальца в рот самой Английской Речи. Почему язык действует автоматически, задумывалась я, в отличие от всех прочих способов общаться? И зачем мне добровольно сводить на нет то, на овладение чем было потрачено столько времени! Обладай я более широким представлением о литературной технике, быть может, я бы разглядела возможности, которые даровала эта сцена, нашла бы в ней родственную связь с автоматическим письмом, или конспектированием, или тем, как поэты, бывало, собираются в круг и сидят при свечах, позволяя духам говорить их устами, освобождаясь от смысла, чтобы вновь его обрести. Но тогда я питала такое благоговейное почтение к словам, что мне казалось, эти люди рушат мой родной дом.
После собрания я выпила банку «вишневого пепси» и принялась бесцельно бродить в толпе, среди мальчиков, обсуждающих своих ручных змей, и девочек, с настойчивостью миллениалок сующих друг другу книжки. Анжела только что одолжила мне одну; в ней рассказывалось о группе людей, которые боролись за выживание в Конце времен [50], и когда они прелюбодействовали, у них из сосков сочилась черная слизь, портившая им одежду. Она заверяла меня, что книга просто кайф. Это слово мы тогда использовали чаще всего: кайф, говорили мы. Кайф.
Когда почти все ушли, я с болью в груди осознала, что мне предстоит просидеть целую ночь в черном кубе на лужайке перед домом. Вдоль улицы красовалась россыпь желтых лент, которые люди повязали на свои деревья в знак протеста против чего-то под названием «принудительное отчуждение», что в моих ушах звучало как еще одно имя Бога.
Моя сестра шла впереди, погруженная в транс человеческой и высшей любви, и, казалось, парила над травой. Мама ждала нас на тротуаре у дома, читая очередной номер «Профилактики» и поражаясь различным целебным свойствам всевозможных суперфруктов, до которых еще не добрались «Божьи Бананы». Я прошла мимо двух мальчишек, игравших в сокс; их навыки были отточены до поразительной остроты бесчисленными христианскими сканк-танцами. Они обсуждали свои планы по приобретению комодских варанов [51], если понадобится, незаконными способами.
– Они кайфовые, – говорил один из них другому. – Просто кайфовые.
Это слово стремилось расщепить человеческий атом, это слово заключало в себе собственное множество. Я слышала, что эти вараны живут на собственном необитаемом острове и вырастают такими огромными, что их практически можно считать отдельным биологическим видом.
Самый тугой, самый запутанный узел состоит из нитей, которые тянутся во все стороны. Когда Майкла Брауна [52] убьют в несколько милях от того места, где мы обычно собирались, я буду смотреть видео, изучать фотографии и узнавать тихий шепот ветра в кронах, отблески полуденного солнца на тротуаре, подвижные тени и углы знаков «Стоп». А полицейские под своими касками и бронежилетами будут похожи на мальчиков, с которыми я ходила в школу.
И когда я увижу, как улицу захлестывает бурлящий, могучий поток подростков, увижу их лица, повязанные платками для защиты от слезоточивого газа и подсвеченные фаерами на фоне американских флагов, меня захватит ужас и мысль: интересно, они тоже больны? Они ведь совсем недавно ловили рыбу, переходили вброд ручьи и играли в грязи. Их подвалы, должно быть, затапливали вешние воды. И когда они выступят против целого роя опасностей, я буду думать, знают ли они? Потому что мы – нет.
Мы так много молились и были так полны решимости смиренно нести свой крест, что иногда принимали свои страдания как должное. Однако, как сторонний наблюдатель, я иногда поневоле беспокоилась: почему так многие из нас хромоноги, слабы, бледны и больны? Среди моих знакомых было с полдюжины детей, чей рост замедлился из-за ревматоидного артрита. Они передвигались неуверенно и осторожно, словно могли рассыпаться, а костяшки и коленки у них были такими опухшими, розовыми и блестящими, что напоминали огроменные изумруды. Глаза одного мальчика были покрыты такой поволокой, что, казалось, не видели, а радужка была голубая, как чистое райское небо. Астма, бесплодие, редкие вспышки рака, маленькие девочки с кистами в яичниках. Часто рождались близнецы, и один из них обязательно был больным. Случаи мертворождений неподалеку от прихода Сент-Чарльз, в котором мы жили, когда участвовали в протестах по выходным, потрясая плакатами «Вы слышите этот безмолвный крик?», написанных нарочито страшными буквами, которые выглядели так, словно с них капает кровь. Дети в этих местах рождались без глаз, без ушей, сросшиеся. И никто не знал почему.
Не помню, чтобы я хоть раз видела предупреждающий знак или канареечно-желтый треугольник, но и пятиминутного расследования хватило, чтобы узнать – яд здесь повсюду, спрятан в хранилищах и свален под открытым небом. Это здесь очищали уран для атомных бомб, которые позже сбросили на Хиросиму и Нагасаки, но этот факт держался в такой тайне, что даже мой отец со своим неугасающим интересом к мировой войне не знал об этом. На местной свалке хранилось 8700 тонн радиоактивных отходов, перемешанных с верхним слоем почвы и сброшенных туда после завершения Манхэттенского проекта. Люди из Колдуотер-Крик, городка, который несколько десятилетий назад был сильно загрязнен ураном, торием и радием, сообщали, что видели двухголовых змей и кристальных раков, щелкавших прозрачными клешнями. Вода текла через Флориссант и Хейзелвуд, огибая широкой дугой Беркли, Блэк Джек и Фергюсон. Департамент здравоохранения штата признал, что в этом регионе наблюдается высокий уровень заболеваемости раком, но предположил, что его жители были бы здоровее, если бы время от времени ели салат, хотя больше всего пострадали именно те семьи, которые питались с собственного огорода на заднем дворе.
Я вспоминаю звонок с острова Пэррис, где проходили учения морской пехоты, с сообщением о том, что челюсть моего брата полностью выпала из сустава из-за кисты. Вспоминаю опухоль паращитовидной железы, которая лишила божественный голос моей сестры верхней октавы. Вспоминаю руки моей матери, покрытые не сходящими цыпками. И собственную бездетность. Ведь именно в этих местах, после того
