«Ты в гору шел, вершины достигал…»
– Ты в гору шел, вершины достигал,
Но все-таки до неба не добрался.
Ты в бесконечность по степи шагал,
И все же горизонт не приближался.
Так, сколько бы ни прожил долгих лет,
Ты жажду жить не утолишь вовеки.
Предела этой страстной жажде нет —
Но не дано бессмертье человеку.
Для вечности столетие и год,
Наверно, одинаково ничтожны.
В свой срок к любому смертный час придет —
Не нужно вечно жить и невозможно…
– Но все же тот, кто к горизонту шел,
Открыл народы, страны, континенты,
И тот, кто первым небо распорол,
Увидел первым, что кругла планета…
Пусть нам бессмертие не суждено,
Но все же я хотел бы долголетья,
Чтоб под конец хотя бы смог успеть я
Понять, зачем нам бытие дано?
Юван Шесталов
(р. 1937 г.)
(перевод с манси)
Я – лебедь,
Ты – озеро,
Я парю
По небу, крылья свои распластав,
Я пою
О синих влажных глазах
В темно-зеленых ресницах трав.
Ты мне рассветной улыбкой сверкни,
Волны песцовые успокой,
И люди прозреют,
И скажут они:
«Ах, жизнь!
Мы ее не видали такой…»
А может, дело вовсе не в них,
А в этой бессмертной, живой красоте,
Я крылья сложу,
Соскользну я вниз —
Белый лебедь
На синей воде!
Ухо мое звенит, звенит, звенит…
Сердце мое восседает
Посреди электрических костров
В поднебесном доме – театре.
Там пляшет в руке не хорей,
По знаку которого бегут олени,
А беспомощно-тоненькая палочка,
И хотя не вертятся Саснел —
Берестяные носы,
Зато вздрагивает над пляшущей палочкой
Обыкновенный нос человека,
Белый нос человека.
Палочка пляшет —
И ревет, лает, поет оркестр
Голосами лебедей,
Голосами ворон, медведей и лаек.
Дрожит над пляшущей палочкой
Белый нос человека,
Как черные птицы,
Летают волосы
Над каплями пота.
Звуки шаманят.
Широко открыты глаза, уши, рты…
Всех подчинил себе
Узкоплечий шаман-дирижер.
Но стены истаяли, словно весенний лед:
Нет никакого театра,
Я иду по моей земле!
Красными глазами брусники
Глядит она удивленно,
Как шагает железное чудище
По шерстистой спине ее.
Кедры мои могучие
Вздрагивают, словно карлики, —
Их покрыл великан
Сумерками великанской тени.
Душа моя заливается лайкой,
Нашедшей множество белок.
Душа моя заливается лайкой,
Потому что глаза мои
Заполнены чудом:
Маленький человечек в спецовке
Властно взмахнет рукою,
И зафыркают железные олени,
Закачается железный великан,
Загрохочет ребрами,
Зашагает, повинуясь властным рукам.
Взмах – и сосны трещат,
И медведи ревут, и чайки смеются,
И токуют глухари,
И танцует тайга.
Кто же он —
Человек в спецовке?
Не шаман ли?
Нет, это вышкомонтажник Литовченко!
Его руки
Поднимают буровую вышку.
Видишь, как она качается?
Ошибется вышкомонтажник,
Сфальшивит его рука —
Свалится буровая.
Качается железный великан.
Но спокоен маленький человечек,
– А кто из них великан? —
Душа моя заливается, думаю я,
Восторженной лайкой:
Впервые вижу я
Таежного дирижера!
Весной на лесное озеро прилетел один лебедь. В небе веселились другие птицы – самолеты. И уток стало мало! Раньше охотники любовались лебедями. А этот лебедь плакал. Его плач и записал я…
Я в объятьях неба…
Подо мною земля
И озер камышовые гнезда…
Я выше деревьев.
Лучи моих глаз
Могут пощупать то,
Что скрыто за чертой горизонта.
Вы придумали, люди, что я пою,
Лепечу, как ребенок, от счастья…
Я давно уже плачу.
Высоко надо мной
Распласталась стальная
Незнакомая птица.
Громкий голос ее
Оглушает меня в полете,
А крылья
Вызывают солнечное затменье.
Люди стоят на земле, головы запрокинув,
И смотрят
За пределы неба,
Куда я заглянуть не могу,
И хмелеют от песни железной…
А когда-то
Манси трогали пальцами
Струны моей души
И называли свою деревянную птицу
Нежноголосым лебедем…
Что глазеете вы, как в музее,
На мое одиночество?!
Из-за чьей-то одинокой жестокости
Я от стаи отстал…
Сто кругов
Прочерчу я над озером,
Где прадеды мои вили гнезда,
Окунусь в белизну белой ночи.
А утром,
Когда в небе нас будет двое —
Я и солнце,
И не грянет железная песня,
Я рассыплю смех,
Вылеплю лепет
И, как след, оставлю
Старинный, последний
Свой клич:
– Летите, люди, в космос,
Сверлите, люди, Землю.
Смотрите туда,
Куда я заглянуть не могу,
Но берегите
Белые мои озера,
Ибо
Почернеет небо без белых лебедей,
Почернеют ночи без белых лебедей,
Под зеленой травой
Простучит черная пустошь,
Не топчите травы —
Я совью из них гнездо
И белой ночью
Высижу для вас белых лебедят…
А утром,
Впервые увидев солнце,
Они рассыплют смех,
Вылепят лепет
И, как след, оставят
Старинный, последний, лебединый клич…
Омар-Гаджи Шахтаманов
(р. 1932 г.)
(перевод с аварского)
Там пел Мицкевич вдохновенный
И, посреди прибрежных скал,
Свою Литву воспоминал.
А. С. Пушкин
«Сидит с утесом Чатырдага слитый…»
Сидит с утесом Чатырдага слитый
Старик. Осанка у него горда…
– Скажи, почтенный, дружбу не водил ты
С певцом, из Польши сосланным сюда?
– Да, – отвечал он, – род мой знаменитый
Его, как брата, почитал всегда.
Над скудной степью, над ее обидой,
Близка нам стала польская беда.
Как мы, любил он высоту до боли
И с болью пел о подневольной воле,
Суровые делил он с нами дни…
Старик орел расправил крылья-плечи…
Не удивляйся, друг: орлиной речи
Язык аварский исстари сродни.
В разгаре пир… «Куда влечет тоска?
О Родина, зияющая рана!»
Он вышел на крыльцо. И ночь горька!
На Чатырдаге алый бинт тумана.
И вздох сгустился, словно облака.
Дождь зашагал на запад неустанно:
Послал поэт тоску издалека
На Родину через моря и страны.
Вот и сейчас пришел закатный час,
Возникла тучка, как слеза у глаз,
А ночью зашагает дождь на запад.
Молчит в раздумье море. И рассвет
Над морем, горестным, как мой сонет,
Лучи надежды выплеснет внезапно.
