Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

Как вдовье траурное платье,
Сегодняшняя ночь темна.
От горького немого плача
Ослепла будто бы она.
Мать наклоняется над сыном,
А он все мечется в бреду.
– Сынок! Я в слове самом сильном
Тебе лекарства не найду…
Сегодня жизнь и смерть дерутся,
Как много ярости в клинке!
И жилки тоненькие бьются
Под каплей пота на виске.
Но вдруг смягчается тревога,
Как будто мрак светлее стал,
Как будто кто-то хоть немного
С поникших плеч тревогу снял.
Ах, сколько света, сколько света
В халате скромного врача!
Он в ночи безысходной этой
Светлей рассветного луча.
И губы обретают слово,
И губы пестуют его,
И шепчут властно и сурово:
– Спасите сына моего!
Болезнь жестокую находит
Чужая чуткая рука.
Врач, как садовник добрый, холит
Жизнь ослабевшего ростка.
А мать стоит безмолвно сзади,
Вся напряглась, застыла мать,
Она стремится в этом взгляде
Судьбу ребенка прочитать.
О тяжесть жалости и долга!
Чужой, измучившийся сын…
А твой родной ребенок дома
Опять, опять уснул один!
Но с каждым часом все роднее
Чужого мальчика черты…
Его дыханье все ровнее,
Его вернула к жизни ты.
И вот уже взлетело солнце,
Раскинув в небе два крыла,
И вот уже лучами бьется
В просвет оконного стекла.
И облака над домом мчатся,
И зреет виноград опять,
И, молчаливая от счастья,
Стоит перед тобою мать.
Простившись с нею у порога,
Идешь ты тропкою своей,
А я все думаю: «Как много,
Как много у тебя детей!»

Тряся своей седой бородкой
И утирая пот со лба,
Орудуя фуганком кротким,
В труде, желанном, как судьба,
Играя стружкой, как строкой,
Старик колдует над доской.

Давно он съел свой скромный ужин,
Давно запил его водой,
Он дряхл, неловок и натужен,
Как будто не был молодой.
Наверно, прост и деловит,
Для гроба крышку мастерит.

А он – гляди! – забыв про зиму,
Забыв, что голова седа,
Как юноша, неутомимо
Рождает музыку труда.
Он ждет весны, ее гонцов —
Он строит домик для скворцов.

Когда, бывало, за проказы в детстве
Тебя крапивой жгучею секли,
Потом штаны, как та крапива, жгли —
Ни сесть, ни встать и никуда не деться, —
Зареванный, притихший, сам не свой
Ты от обиды убегал домой.

Когда с гармошкой, песни распевая,
Ты с девушкой гулял, гневя отца,
Бывало, плетка пела, высекая,
Как искру, кровь из твоего лица,
Но вновь мехи гармони разводил —
С любимой утешенье находил.

Но если парень, наглый и безусый,
Томясь бездельем, что страшней беды,
Вдруг вырвет волосок, когда-то русый,
Из белоснежной нынче бороды,
Зайдется сердце у тебя, старик,
И ты сдержать не сможешь горький крик.

Таинственный костер судьбы своей
Мы вместе на заре зажгли осенней.
Единственный из пожелтевших дней
Мы каждый год встречаем с нетерпеньем.

Когда-то молодой любви вино
Нас до самозабвенья опьянило,
И мы еще не знали, что дано
Тому костру нести большую силу,

Что есть у этого костра закон,
Не соблюдать который невозможно…
Как жизнь сама, всегда бессмертен он…
Тот человеческий закон – не божий…

Два сердца могут засветить костер,
Но если будет хоть одно холодным,
Весь долгий век нести ему позор
Пустой душой, объятием бесплодным.

И будет черным горький дым костра,
Сварлив несносный треск сырых поленьев,
Покроет копоть дни и вечера,
Треск заглушит лесной кукушки пенье.

На жизненном извилистом пути
Безоблачны у нас не все рассветы…
Костер сугробом может замести,
Костер засыпать пылью может лето.

Тогда ты спрячь его в душе своей,
Чтобы, невзгоды все переупрямя,
От горсти еле тлеющих углей
Опять зажечь негаснущее пламя.

А у природы слишком много дел,
Костры людские – не ее забота.
Глядишь, и без присмотра догорел
Костер недолговечный у кого-то.

Сначала крупной каплей дождевой
Отяжелеют у тебя ресницы,
Потом нетающею сединой
Январский снег нежданно обратится.

Тяжелый вздох печально возвестит
Предвестие осенних дней унылых…
Уже никто весну не возвратит,
Никто зиме противиться не в силах.

Дни летнего цветенья позади,
И наша осень пасмурна, сурова.
Но, несмотря на холод и дожди,
Одну зарю мы ждем с тобою снова.

По бездорожью скользкому бредя,
С тревогой иногда друг друга спросим:
А если бы под струями дождя
Погас костер? Как пережили б осень?

Костру гореть до смерти суждено,
Светить и греть, как прежде, не тускнея.
Любовь, как многолетнее вино,
Мы пьем вдвоем, как в юности, пьянея.

Не горевать советуешь ты мне,
Упреков не страшась, не зная слез унылых…
Советов доброта, понятная вполне,
Былую радость мне уже вернуть не в силах.

Как будто никогда я не видал беды,
Не вынесу теперь беду вторую…
По прихоти своей, под знаком немоты,
Готов я горевать и весело горюю.

У сверстников моих немало было бед,
Перед грозой болят и шрамы, и суставы.
Ценою слез моих, ценой моих побед
Вы счастливы… А я – грустить имею право.

Коль станут кулаки колючими, как еж,
Коль сердце я запру замком амбарным жадным,
Пусть дружеский язык, как заостренный нож,
То сердце раскроит ударом беспощадным,

А если буду добр, распахнут и горяч,
Открою настежь дом, открою сердце людям,
Тогда ты этот нож в глухие ножны спрячь,
Скупые на слова, друзьями вечно будем.

Ни славы, ни богатства не ищу я,
А просто для души стихи пишу.
И в сердце, словно в дом, зайти прошу я
Людей, которыми я дорожу.
Но сердцу в клетке ребер вечно тесно:
Оно наружу – к людям —
Рвется песней!

Нет, не ищу богатства я и славы,
Но все же – я не скрою от людей —
Стихи свои пишу не для забавы:
В них много боли и души моей!
Хочу, чтоб люди
Строчки, что леплю я,
Любили так же, как людей люблю я!