него были очень хорошие отношения с нашей матерью, тогда как мы с ней цапались, как кошка с собакой. Мне нравилось работать на ферме, а он предпочитал помогать маме по дому. Скотт был умнее и быстрее схватывал информацию, память у него была лучше. Брат учился на два класса младше меня, но меня удивляло, насколько хорошо ему дается не только его программа, но и многие предметы, которые изучала я. Скотт окончил колледж с отличием по двум специальностям. Проще говоря, он был гением.
Но за тот апрель и май, что мы провели вместе, я обнаружила, что мы во многом похожи. Мы оба любили научную фантастику и предпочитали одни и те же фильмы, сериалы и книги. Мы любили писать. Брат зарабатывал этим на жизнь и даже получил много национальных наград за статьи в газетах, а я публиковала художественную литературу. У нас было похожее чувство юмора – немного саркастичное, и нам обоим было тяжело общаться с матерью. Просто Скотту это лучше удавалось, скорее всего оттого, что он был более терпелив.
Мы не обсуждали тот долгий период, когда мы не общались. Только один раз мы заговорили об этом, когда брат попал в больницу с пневмонией.
Мы вышли во двор больницы, чтобы он мог покурить. Посреди разговора Скотт сказал, не поднимая глаз: «Мне жаль, что я столько лет не пытался узнать тебя ближе. Я многое упустил». Не успела я оправиться от шока, как он вернулся к прежней теме нашего разговора. Я прошептала ««спасибо», и больше мы об этом не говорили.
Даже болея, брат не переставал заниматься редактурой для газеты, в которой работал. Но однажды в конце мая он позвал меня в комнату, где стоял его компьютер. Скотт растерянно посмотрел на меня и сказал: «Я не помню, как его включать». Я помогла ему, а потом сбежала из дома, чтобы брат не видел, как я плачу. Физически Скотт слабел на глазах, но мне не приходило в голову, что его умственные способности тоже будут ухудшаться из-за огромных доз морфина. Скотт ведь был моим гениальным братом. Как такое могло произойти?
Скотт умер в доме наших родителей 9 июня. Через три дня мы похоронили его, а еще через неделю мы получили от него прощальный привет. Ко мне пришла моя подруга-экстрасенс и сказала: «Я не знаю, готова ли ты к этому, но вчера мне явился твой брат». Ошарашенная, я спросила ее, что он сказал. «Он хочет, чтобы ты знала: у него все хорошо. Ему больше не больно. Он подарил тебе розу. Я не знаю, что это значит, но он сказал, что ты поймешь». Из моих глаз полились слезы. Деб никак не могла этого знать, и я никогда не говорила Скотту, что розы – мои любимые цветы. «Спасибо, – прошептала я. – Спасибо, что сказала мне».
Если бы до возвращения Скотта домой кто-то спросил меня, пойду ли я ради него на то, что в итоге сделала, я бы решительно ответила нет. И если бы меня спросили, можем ли мы с братом восстановить отношения, я бы тоже сказала нет. Но его болезнь подарила нам четыре месяца печали и радости. Болезнь, которая призвана отнимать, дала нам такие отношения, о которых можно только мечтать.
Робин Рей Айрленд
Возраст – дело такое: если вам нет до него дела, то он не имеет значения.
Лерой «Сэтчел» Пейдж
Ах, июнь! Месяц свадеб и цветущих апельсинов. Наша дочь выходила в этом месяце замуж, а я сидела в первом ряду в церкви и плакала. Я радовалась за молодоженов, но меня одолевали смешанные чувства: наш подарок вырос и покидает отчий дом.
Забеременев в сорок три года, я не знала, как рассказать об этом друзьям. Я так и слышала их голоса: неужто Джонсонам мало пятерых детей? Куда им шестой!
Я осмелилась рассказать близкой подруге о своей беременности только на четвертом месяце.
– Замечательно! – воскликнула Мэри. – В большой семье не бывает лишних детей. Не переживай. Все будет хорошо.
Мой муж Ли тоже отреагировал радостно.
– Это будет подарок нам, вот увидишь! – сказал он с озорной искоркой в глазах.
Но когда я рассказала Брайану, нашему семнадцатилетнему сыну, он ответил:
– Мама, ты хоть представляешь, что скажут мои друзья? Я заканчиваю школу, а моя мама нянчит младенца? Бред какой-то!
Я и сама переживала. Кое-какие подсчеты очень меня встревожили. Когда ребенок пойдет в детский сад, мне будет сорок восемь. Это почти пятьдесят. Когда закончит школу, мне будет шестьдесят один. А к тому моменту, как выпустится из колледжа, мне стукнет почти семьдесят – если я вообще столько протяну. А если кто-то из нас с Ли умрет еще до того, как дочка получит диплом или выйдет замуж? Как ей жить? Каково это – быть дочерью людей, которые годятся ей в дедушки и бабушки? Неужели она будет просить меня припарковаться подальше от школы, чтобы ее друзья меня не увидели? Впрочем, несмотря на тревоги, я была рада носить ребенка. Я любила детей и с нетерпением ждала, когда малышка окажется у меня на руках.
Мы назвали ее Энн-Мари. Ее братья и сестры, за исключением Брайана, с радостью приветствовали ее дома. Проблема со старшим братом тоже вскоре разрешилась. Однажды, когда Энн-Мари было несколько недель, Брайан пришел домой из школы и обнаружил меня в суете.
– Я ничего не приготовила, – сказала я. – Энн-Мари капризничала, и у меня не было времени ни на что другое.
– Давай ее сюда, – сказал он и забрал у меня малышку. Она тут же уснула у брата на руках.
Сердце Брайана растаяло. Больше он никогда не говорил о том, что стыдится маленькой сестры.
Энн-Мари очень рано самостоятельно приучилась к горшку, и тогда Ли напомнил мне:
– А я говорил. Это наш подарок.
К тому времени, как дочка пошла в детский сад, я с облегчением обнаружила, что зря переживала о том, что буду самой старшей мамой в ее группе. Несколько мам были одного со мной возраста. Да и времени, чтобы переживать о возрасте, у нас совсем не было. Следующие несколько лет мы с Ли были заняты тем, что возили Энн-Мари на тренировки по софтболу, уроки флейты и вокала, школьные мероприятия и ночевки у ее друзей.
В эти годы я начала видеть положительные стороны того, что мы – зрелые родители. Когда пятилетняя Энн-Мари предложила понести в церковь две сумки – свою и мою,
