Фигура Славинской должна заинтересовать историков (а таковые наверняка будут), которые займутся вкладом Вильно в культуру и политику послеялтинской Польши. Как известно, «Жагары» породили в виленской университетской среде левое политическое движение под предводительством Генрика Дембинского. Движение это один раз победило на выборах в «Братняк», а затем продолжало дрейфовать влево, издавая журналы «По просту» и «Разем»[428]. После 1945 года его выжившие участники продолжали держаться вместе как неформальная, но влиятельная «виленская группа». Однако в Университете Стефана Батория была и католическая организация «Возрождение», к которой, кстати сказать, принадлежал когда-то Генрик Дембинский. В своих первых политических баталиях он мог рассчитывать, по крайней мере, на часть «возрожденцев», поскольку они не испытывали симпатии к «национальной идеологии». Однако они не пошли за Генриком, когда тот избрал путь коммунистической революции. С «Возрождением» у меня ассоциируются Станислав Стомма, Ирена Славинская, Антоний Голубев с женой и Чеслав Згожельский. После 1945 года эти имена часто встречаются на страницах «Тыгодника повшехного», а Стомма даже становится его ведущим публицистом. Не подлежит сомнению, что в данном случае деятельность воспитанников виленского вуза оказывается крайне важной. Славинская, преподававшая сначала в Торунском, а затем в Люблинском католическом университете, осталась идеально не восприимчивой к правительственным соблазнам — как в научной работе, так и в педагогической деятельности, что я отмечаю с удовольствием. Правда, я должен заметить, что наши образы мышления всегда разнились, и с некоторыми ее книгами я готов поспорить.
Я был рад, что в Люблине она нашла пристанище и возможность приложить свои силы. В годы ПНР мы не были полностью отрезаны друг до друга. После 1956 года стали возможны заграничные поездки, и мы встретились в Париже — кажется, году в 1958-м. Кроме того, Ирена побывала в Америке, в частности, на факультете славянских языков Калифорнийского университета в Беркли. Возможно, ее рассказы о современной польской литературе каким-то образом повлияли на решение этого университета пригласить меня на работу. Ее труды о театре были посвящены французским писателям, и потому она часто бывала в Париже. Там профессора ЛКУ, как правило, останавливались в доме паллотинцев на улице Сюркуф, где располагалось издательство «Editions du Dialogue». Мое тесное сотрудничество с отцом Юзефом Садзиком при переводе Библии и со spiritus movens издательства Данутой Шумской (выпускницей ЛКУ) тоже приводило меня на улицу Сюркуф, когда в семидесятые годы я приезжал в Париж из Америки, и нам с Иреной было приятно вспоминать за столом виленские времена.
Вскоре факультет гуманитарных наук ЛКУ выступил с инициативой присвоить мне степень почетного доктора, а в 1980 году университет утвердил это решение. Мне кажется, всем этим занималась главным образом Славинская, что я приписываю частично своим литературным заслугам, но в немалой степени и широко известной солидарности вильнян. Во всяком случае, на торжественной церемонии в июне 1981 года с участием толпы студентов и Леха Валенсы она приветствовала меня и сияла больше всех.
Такова история двух воспитанников УСБ — представителям новых поколений эта аббревиатура уже ничего не говорит, а означает она Университет Стефана Батория. Я вижу Ирену в нашем тесном помещении кафедры полонистики, куда нужно было входить со стороны улицы Великой (приблизительно там же ютится и нынешняя кафедра польской филологии Вильнюсского университета). Вспоминаются мне и другие студенты, толпившиеся на собраниях секции. Теодор Буйницкий, застреленный слишком усердными ребятами из подполья, Казимеж Халабурда, умерший в советском лагере, Збигнев Фолеевский, Ежи Путрамент — хотя я не уверен, не пришел ли он позже из-за того, что в «Жагарах» я обвинял его первые новеллы в «формализме». И еще несколько имен, которые рассеялись, не оставив и следа. Среди них — гордившаяся своей красотой и занятая привлечением мужских взоров больше, чем учебой, барышня Пюревич, которая хранится в моей коллекции тамошних фамилий, таких как Чепулковский, или пани Качановская, или пан Жабко-Потопович.
В нашем кругу Ирена Славинская отличалась сильной индивидуальностью и оправдала связанные с ней ожидания — ведь мы не ограничивали понятие творчества стихами или так называемой художественной прозой. И я, благодарный товарищ, записываю несколько деталей ее биографии и одновременно университетского приключения.
Славоневский и Слычко
Славоневский был двухметровым верзилой, но не напоминал спортсмена — скорее толстый стебель. Слычко казался рядом с ним маленьким — с острым носом, тонкой шеей и ушами как у летучей мыши. Еще до войны они были неразлучными друзьями. Я знал их, поскольку оба (или только Славоневский?) работали в техническом отделе Польского радио в Вильно. Во время немецкой оккупации они основали фирму «Славоневский и Слычко», специализировавшуюся в поставках для немецкой армии, но какой-то их продукт, поддельная мазь против отморожений, взбесил немцев, которые арестовали их и расстреляли. По крайней мере, так мне рассказывали — ведь меня тогда не было в Вильно. Совершенно невозможно, чтобы эта фирма упоминалась в каких-либо мемуарах, поэтому я выкладываю здесь эти фамилии.
Слендзинский, Людомир
Был одним из наших периодически менявшихся учителей рисования. Я хорошо его помню. Невысокий, темноволосый, с круглым лицом и пристальным, внимательным взглядом темных глаз из-за очков. Он уделял нам не слишком много внимания. Виленские гимназии обеспечивали штатными должностями местных художников, которые как-то умели справляться со скукой уроков. Потом он стал заведующим кафедрой монументальной живописи на художественном факультете нашего университета.
Его личность всегда казалась мне довольно загадочной — как, впрочем, и его живопись, которая упрямо отмежевывалась от современности (как от девятнадцатого, так и от двадцатого века), но настолько убедительно представляла человеческие тела, что на фоне других художников нашего города он выделялся больше всех. Он был самым что ни на есть коренным вильнянином, сыном и внуком местных художников Александра и Винценты Слендзинских. Отсюда раннее знакомство с художественной мастерской и переданные по наследству секреты ремесла (методы изготовления красок, позолоты, грунтовки дерева).
Он родился в 1889 году. Детство провел в Вильно и в имении Кочуны в Ковенской губернии, у своих теток Констанции Прозор и Изабеллы Фронцкевич. Сначала хотел стать пианистом, но одновременно ходил в школу Трутнева (ту самую, где учился Хаим Сутин). После выпускных экзаменов уехал учиться в Петербург, где в 1916 году окончил Академию художеств.
