Я обещал вернуться к Петрушевской. Людмила Стефановна написала эссе о Майке еще вначале 80-х. Оно так и осталось неопубликованным, и замечательная московская писательница не смогла отыскать его в своих архивах. На мои просьбы постараться повторно рассказать о своих музыкальных впечатлениях о песне Майка «Сладкая N» (а смысл эссе был, кажется, в том, что Майк в этой песне создал новую энциклопедию русской жизни), Петрушевская ответила отказом, присовокупив: «Он был самым лучшим».
Я не раз беседовал о Михаиле с БГ. Однажды на радио Борис разговорился очень интересно в том смысле, что провинции Майк дал больше всех, и именно его песни совершили переворот в умах тамошних рокеров. Всем этим дотоле безвестным мастерам уездных российских городов N Майк дал возможность поверить в себя. Его романтическая окрыленность и вера в то, что все рокеры - люди одного круга, вдохновляла наших доморощенных гуру из Бобруйска и позволяла им чувствовать себя почти вровень с Лу Ридом, Бобом Диланом и Марком Воланом. «Поэтому, - заключил Борис, - песни Майка были главнее моих, скажем, для уральских рок-н-рольщиков».
И на дорожку последняя смешная история. Ее рассказал Борису Юра Шевчук. После похорон Майка, во время плавного перехода от атмосферы скорби к вопиющему празднованию (вполне в стиле новоорлеанских ритуальных мистерий с танцами на улицах) ДДТешники с друзьями оказались посреди Невы на пароходе. Когда судно поравнялось с «Крестами» (старейшая петербургская тюрьма), Юра бросился в воду, чтобы организовать побег всем несправедливо осужденным узникам. День был прохладный, вода в Неве холодной, и Юрий почувствовал, что тонет. Но в самый последний момент, когда он уже шел ко дну, откуда-то сверху его ухватила крепкая длань, и он услышал повелительный голос Майка: «Тебе еще рано помирать».
Действительно, наш друг был маленьким, но сильным человеком. Я за него спокоен.
Василий Соловьев
ЧАСТЬ МИРА, КОТОРОГО НЕТ
27-го августа 1991 года в Ленинграде умер Майк Науменко, один из главных людей питерского рок-андерграунда, лидер группы «Зоопарк». Сейчас уже сложно объяснять, кто был этот человек - если есть еще кому, если кому-то еще могут пригодиться эти объяснения. Без горькой нотки, с прохладцей: если кому-то это нужно. Потому что прослушать Майка - это все равно что перелистнуть старые брежневские газеты: настолько этот человек внутри тогдашнего времени. Но кому нужны вчерашние газеты? И все-таки здесь что-то не так.
Потому что, помнится, я презирал газету «Правда» и любил Майка. И это есть точка отсчета.
Ныне река Забвенья переживает свой разлив. Не нам гадать, что, бывшее нам вином и хлебом, подберет внимательный потомок, не нам гадать, когда случится отлив, и что останется лежать на песке, а что будет всосано в себя поднявшимся илом, и найдутся ли хранители, пока же нынешний культурный процесс можно описать так: Лета Поглощающая воистину ненасытна. И тут уж не до Майка, это точно. И тем более не до разглядывания старинных фотографий. И все-таки…
Попробуем плюнуть на эпоху, выйти из ее потока; попробуем вглядеться в одно человеческое лицо: в песнях Майка таится что-то очень интересное, что-то живое, тонкое, неявное. И добраться до этого прямо-таки жизненно необходимо. Как выплыть из Леты и ступить твердой ногой на твердую землю.
Смерть Майка укладывается в классическую формулу подобных смертей: Майк умер вовремя.
Каждому поколению суждено пережить свой век, свой миф; думаю, люди с декабристскими умами после 1825-го года представляли из себя не менее грустное зрелище, чем замолчавший на исходе 80-х Майк, скрывшийся за стеклами темных очков.
Здесь можно писать о многом; о том, что любая прививка европеизма, полученная от Байрона ли, от Гете или от Мика Джаггера, неизбежно ставит особую русскую печать «лишнего человека», превращая не в меру отзывчивого славянина в «европейца в русских снегах». И не так важно: бюстик Наполеона на письменном столе или плакат Марка Болана на стене котельной.
Года с 86-го новых песен от Майка не шло, группа худо-бедно влачила гастрольное существование и жива была золотым запасом старых хитов, позади остались рок-альбомы, одни из первых в нашей стране, позади остались призы на питерских рок-фестивалях, квартирные концерты, все, что кипело в Питере 80-х, короче позади остался ленинградский миф. И наверное, петь стало некому и незачем. Майк остался один, без слушателя, на ничейной земле.
Что происходило с ним на этой ничейной земле - об этом я лишь догадываюсь, и об этом я буду молчать.
Есть один факт: как творческая единица он не пережил своего времени.
Да и как его пережить, когда даже на уровне своих текстов Майк бессилен вырваться из времени: он постоянно смотрит на часы. Вот его песни: слепок дня или ночи, портрет ночной депрессии или утреннего кайфа, описание гастрольного вояжа или поездки в пригород, рок-н-ролльный отчет о несчастной любви. Даже слово «описание» не годится: просто Ночь, Утро, Лето, Пригородный Блюз. Песни так и начинаются: «я проснулся днем, одетым в кресле», «сегодня ночью где-то около трех часов», «я посмотрел на часы: было восемь-ноль-одна», с указания точного времени
Собственно, песни Майка - это вырванные из времени куски его, живого мяса.
И смерть свою он так бы и спел: «Август, Двадцать Седьмое, я вдруг почувствовал себя крайне странно..».
Когда в начале гласности из андерграунда на свет торжественно явились «рокеры всея Руси», Майка нигде не было видно. «Зоопарк» не попал в ту обойму, которую условились называть «рок в СССР». Возможно, это неточность моего сознания, но Майка не было. Поставить свои песни на устойчивую коммерческую ногу Майк не смог (не захотел). В период разъездов группа так и не побывала ТАМ. Невозможно представить себе Майка, преуспевающим в мире шоу-бизнеса. Карьера, как таковая, в любой области, включая музыкальную - это уже не Майк. Выражусь языком политической экономии, которую Майк наверняка проходил: «Налицо абсолютное противоречие между интимно-частным характером деятельности Майка и внелично-анонимным характером поп-индустрии».
Я знаю, что это такое: это когда приносишь рукопись в издательство, ее пролистывают, о чем-то спрашивают, а тебе хочется провалиться сквозь землю. Почему так? Тут я вспомнил слова их менеджера Севы Грача, сказанные после выхода альбома «Белая полоса»: «На «Мелодии» мы больше не будем записываться - обстановка нерабочая: ни покурить, ни матом ругнуться».
Это к вопросу о соотношении поп-индустрии и ленинградского мифа, то есть «нормальной жизни», как сказал другой представитель питерского андерграунда. Да, я хочу вспоминать то, что я любил.
