или на письме, или самому мне на словах резолюцию. А буде того не учинишь, то я с тобой, как со злодеем, поступлю».
Как видно, Петр, раз решившись устранить Алексея от престолонаследия, должен был идти все дальше и дальше. Отречение от права на престолонаследие не могло казаться достаточным обеспечением будущности России; Алексей в глазах весьма многих мог все-таки оставаться законным претендентом; зато заключение в монастырь могло служить средством для достижения желанной цели, иначе «дух Петра не мог быть спокоен». Намек в конце письма: «Я с тобой, как со злодеем, поступлю», служит комментарием к вышеупомянутому замечанию князя Долгорукого: «Я тебя у отца с плахи снял». Если оказывались недостаточно целесообразными формальное отречение от права престолонаследия или даже заключение царевича в монастырь, то оставалось для того, чтобы «дух царя мог быть спокоен», только одно – казнить царевича.
Опять друзья Алексея советовали ему уступать пока, покориться временно воле отца, надеясь на перемену обстоятельств в будущем. Кикин говорил Алексею: «Ведь клобук не прибит к голове гвоздем, можно его и снять» Вяземский советовал царевичу: «Когда иной дороги нет, то идти в монастырь; да пошли по отца духовного и скажи ему, что ты принужден идти в монастырь, чтоб он ведал».
На другой же день Алексей написал отцу: «Желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения».
Петр очутился в чрезвычайно неловком положении. Он видел, что на искренность этого заявления царевича нельзя было надеяться. Таким путем невозможно было достигнуть желанной цели. Дух царя не мог быть спокоен. К тому же пока не было ни малейшего повода «поступить с царевичем, как со злодеем». Приходилось ждать. Вопрос о будущности России оставался открытым.
В это время обстоятельства внешней политики требовали поездки царя за границу. До отъезда Петр побывал у царевича и спросил о его решении. Царевич отвечал, что не может быть наследником по слабости и желает идти в монастырь. «Одумайся, не спеши, – говорил ему отец. – Лучше бы взяться за прямую дорогу, чем идти в чернецы. Подожду еще полгода». Об этой беседе не сохранилось подробных данных. Только из разговора царевича с Яковом Игнатьевым можно заключить, что при этом случае, как кажется, был затронут вопрос о возможности второго брака царевича [478].
В это время Алексей уже был занят мыслью о бегстве за границу. Виновником такого проекта был Александр Кикин, находившийся на службе у царевны Марии Алексеевны, бывший прежде в довольно близких отношениях к царю и далеко превосходивший царевича умом и способностями. Кикин уже в 1714 году по случаю поездки царевича в Карлсбад советовал ему оставаться подольше за границей для избежания столкновений с отцом. После возвращения Алексея в Россию, в конце 1714 года, Кикин говорил ему: «Напрасно ты ни с кем не видался от французского двора и туда не уехал: король человек великодушный; он и королей под своей протекцией держит, а тебя ему не великое дело продержать» [479].
Скоро после отъезда за границу царя отправилась в Карлсбад сестра его, царевна Марья Алексеевна. Кикин, находившийся при ней, на прощанье говорил Алексею: «Я тебе место какое-нибудь сыщу».
Немного позже, 12 июля 1716 года, скончалась в Петербурге другая сестра царя, Наталья Алексеевна. При этом случае голландский резидент де Би доносил своему правительству: «Особы знатные и достойные веры говорили мне, что покойная великая княжна Наталья, умирая, сказала царевичу: пока я была жива, я удерживала брата от враждебных намерений против тебя; но теперь умираю, и время тебе самому о себе промыслить; лучше всего, при первом случае, отдайся под покровительство императора» [480].
Еще известие, что царевич обращался к шведскому министру Герцу с просьбой о шведской помощи и что Герц уговорил Карла XII войти в сношение с Алексеем при посредстве Понятовского, пригласить его в Швецию и обещать помощи, и когда Алексей после того бежал в Австрию и Италию и затем отдался Толстому и Румянцеву, то Герц жаловался, что из неуместного мягкосердечия упущен отличный случай получить выгодные условия мира [481]. Мы не имеем возможности проверить эти данные другими источниками. Впрочем, некоторым подтверждением этого факта можно считать следующий намек в письме Петра к Екатерине из Ревеля от 1 августа 1718 года, где, очевидно, идет речь о царевиче: «Я здесь услышал такую диковинку про него, что чуть не пуще всего, что явно явилось» [482].
Во все это время царевича не покидала надежда на скорую кончину царя. Разные лица говорили ему о пророчествах и сновидениях, не оставлявших будто никакого сомнения в предстоявшей перемене. Именно поэтому для Алексея важнейшим делом было избегать открытой борьбы с отцом, выиграть время. Вскоре, однако, его испугало новое письмо отца, который 26 августа 1716 года писал из Копенгагена, что теперь нужно решиться: или постричься, или безостановочно отправиться к отцу. Алексей объявил, что едет к отцу, но решился бежать к императору Карлу VI, своему родственнику (императрица была родной сестрой супруги Алексея, Шарлотты).
Алексей намеревался на время укрыться за границей во владениях императора. По смерти отца он предполагал возвратиться в Россию, где рассчитывал на расположение к нему некоторых сенаторов, архиереев и военачальников; впоследствии он объявил, что предполагал довольствоваться лишь регентством во время малолетства брата, Петра Петровича, в сущности, не претендуя на корону [483].
Ян Голе.
Портрет Петра I
Этот проект свидетельствовал о некоторой доле политического честолюбия в Алексее. Он не хотел отказаться от своих прав, по крайней мере, в качестве регента участвовать в управлении государством. В то же самое время, однако, этот проект отнюдь не может быть назван политическим заговором, представляя собой не столько какое-либо действие, сколько, напротив, противоположность действия; главная черта в этом плане – некоторая пассивность, выжидание лучших обстоятельств. Приверженцы, на расположение которых в неопределенном будущем рассчитывал царевич, никоим образом не могли считаться какою-либо политической партией; весьма немногие лица знали о намерении Алексея бежать за границу; но они никак не заслуживали названия преступников, участвовавших в каком-либо заговоре. Все было построено на предположении, что царь скоро умрет своей смертью, на довольно шатких надеждах и желаниях. Для составления точно определенной политической программы царевичу недоставало ни силы воли, ни умственных способностей, ни опытности в делах. Наивность политических расчетов царевича обнаруживается именно в обращении главного внимания на ненависть вельмож к Меньшикову и на расположение некоторых элементов в народе к царевичу.
Нельзя не заметить далее в образе действий царевича некоторой доли иезуитства. Он поступил бы честно, объявив отцу, что не намерен отказаться от своих прав на престолонаследие. Однако Алексей должен был знать отца, знать, что явное противоречие неминуемо вовлекло бы
