уклад «революционной анархии». Этим, скорее всего, и питалась его готовность принять на Дону находившихся в Быхове Корнилова и корниловских генералов. Но и они, в свою очередь убеждая Каледина в успехе совместной борьбы, обещая приток боевых сил на Дон, поддерживали его веру. Действительность нанесла тяжелый удар по этой вере и по этим планам. Дон раскололся в социальной борьбе, а Добровольческая армия в январе 1918 г. насчитывала менее 4 тыс. штыков и сабель, да и то главным образом офицеров, исповедовавших к тому же откровенно реакционные, монархические взгляды. Корнилов, встречавший новоприбывших, с досадой спрашивал: «Это все офицеры, а где солдаты?»
{76}
Добровольцы, таким образом, не только не стали опорой и поддержкой Каледина, но, напротив, превратились в фактор, резко усиливавший социальную и политическую напряженность на Дону.
Приблизительно в те же дни, когда отряд В. Чернецова подходил к Каменской, чтобы ликвидировать казачий ВРК, по приказу Корнилова добровольческие части перешли из Новочеркасска в Ростов, на более опасное оперативное направление. Однако уже к концу месяца стало ясно, что дальнейшее пребывание в Ростове может оказаться гибельным для Добровольческой армии. С севера, запада и востока двигались советские войска и отряды революционных казаков. Южнее Ростова вспыхивали восстания в Батайске и Таганроге. Бурлил и рабочий Ростов. Корнилов принял решение уходить. 28 января об этом он сам и Алексеев сообщили в Новочеркасск. Каледин, по-видимому, был потрясен. Уставший, морально сломленный человек, на другой день он все же собрал членов «войскового правительства». Зачитал депеши Алексеева и Корнилова, с горечью сказал, что для защиты Донской области осталось, наверное, но больше 150 штыков, заявил о своем уходе и предложил уйти всему правительству. Начались дебаты, но Каледин оборвал: «Господа, говорите короче. Время не ждет. Ведь от болтовни погибла Россия».
Решено было до съезда нового «войскового круга» и съезда неказачьего населения возложить власть на «Временный общественный комитет порядка», состоящий из делегатов городского самоуправления Новочеркасска, областного военного комитета и других организаций. Тут же Каледин подписал приказ походному атаману генералу А. Назарову прекратить всякое сопротивление советским войскам.
Как вспоминала жена А. Каледина, вернувшись с правительственного заседания, уже ушедший от власти атаман подошел к двери гостиной, где она сидела со своей гостьей, постоял с минуту и, не сказав ни слова, ушел к себе. Через некоторое время грянул выстрел. Каледин поступил так же, как Крымов, застрелившийся после провала корниловского мятежа, в конце августа 1917 г. Тогда Корнилов, получив письмо Крымова, написанное перед самоубийством, уничтожил его. Но предсмертное письмо Каледина, написанное Алексееву, сохранилось. Каледин, в частности, писал: «Казачество идет за своими вождями до тех пор, пока вожди приносят ему лавры победы, а когда дело осложняется, то они видят в своем вожде не казака по духу и происхождению, а слабого проводителя своих интересов и отходят от него. Так случилось со мной и случится с Вами, если Вы не сумеете одолеть врага».
Выстрел в атаманском дворце еще не подвел черту под калединщипой. Агония ее продолжалась. На другой день собрание депутатов от станиц и войсковых частей, съехавшихся на «войсковой круг», объявило себя властью и избрало войсковым атаманом А. Назарова. Походным атаманом был избран генерал Попов. Назаров тут же объявил мобилизацию казаков от 17 до 55 лет, разгромил в Новочеркасске Совет рабочих депутатов и объявил Ростов на военном положении. Казалось, ситуация меняется, и Корнилов переменил свое решение: Добровольческая армия пока осталась в Ростове. Однако «сполох», провозглашенный новым атаманом Назаровым, ничего уже не мог изменить.
В ночь на 9 февраля советские войска под командованием Сиверса начали штурм оборонительных укреплений у Ростова. Опасаясь полного окружения, вечером 9 февраля Корнилов приказал отходить за Дон, в станицу Ольгинскую. Весь штаб (генералы Л. Корнилов, Алексеев, Деникин, Романовский, Эльснер и др.) собрался в вестибюле дома ростовского миллионера Парамонова. Вооружившись винтовками и карабинами, пешком пошли по опустевшим улицам к покидавшим город добровольческим частям. Уходили Корниловский ударный полк подполковника Неженцева, Георгиевский полк полковника Кириенко, офицерские батальоны полковников Кутепова, Борисова, Лаврентьева, Симановского, юнкерский батальон капитана Парфенова, Ростовский добровольческий полк генерала Боровского, кавалерийские дивизионы полковников Гершельмана и Глазепапа, другие более мелкие части. Впереди вытягивавшейся колонны, состоявшей примерно из четырех тысяч человек, нескольких орудий и двух-трех десятков повозок, с винтовками и вещевыми мешками за плечами шли два бывших Верховных главнокомандующих русской армии, один командующий фронтом, начальники высших штабов.
Кто были все эти люди: помещики, капиталисты, владельцы больших имуществ и состояний? Были, конечно, и такие, по незначительное меньшинство. Большинство происходило из мещан, крестьян, разночинцев, офицеров и даже солдат {77}. Что же в таком случае толкнуло их на эту борьбу, в этот поход, в котором, они хорошо знали это, им придется воевать с собственным народом — мужиками, рабочими и солдатами?
Старая армия с ее укладом, сложившимся при царизме, для них была всем. Она подняла многих из них из низов, превратила в «благородия» и «превосходительства», дала власть. Революция разрушила все это… И все же отнюдь не одни лишь «корыстные» соображения привели этих офицеров на Дон и повели теперь в поход на Кубань. Было здесь, конечно, и чувство патриотизма, воспитанное в них долгой традицией царской государственности. Многие ли из них могли тогда знать, что революция не только разрушение старого, но и путь к созданию новой России? Потребуется немало лет, чтобы осознать это.
Боевого духа не было ни у рядовых, ни у командиров. Алексеев перед уходом писал своим близким: «Мы уходим в степи. Можем вернуться только, если будет милость божья…» Еще мрачнее было прощальное письмо Корнилова. «Больше, вероятно, встретиться не придется», — писал он. Это его письмо оказалось пророческим.
* * *
При отходе из Ростова Корнилов еще точно не знал, куда он поведет добровольческие войска. Обдумывались две цели: донские зимовники, отдаленные места в степи, куда на зиму отгоняли табуны лошадей, или Кубань. Корнилов склонялся к зимовникам: туда намеревался идти и походный атаман Попов. Но в Ольгинской, как пишет Деникин, решили: надо идти на Кубань. Связь с ней старались установить еще раньше. Выслали на разведку прапорщика Зинаиду Горгардт. Она пробралась туда, вернулась, привезла нужные карты. Теперь решено было направить на Кубань генерала А. Лукомского, не ладившего с Корниловым, и генерала И. Ронжипа. Они уехали, но по пути угодили в плен к красным. Поэтому положение на Кубани для добровольческого командования было не совсем ясно. Однако доходившие сведения говорили о том, что в отличие от Дона на Кубани борьба между сторонниками Советской власти и поддерживаемым казачьей верхушкой Кубанским краевым правительством, сформированным Кубанской
