годовъ, огромный успѣхъ.
Конкурентъ «Пале-Рояля» — театръ «Варьете» (занимающій самое бойкое и выгодное положеніе па бульварномъ перекресткѣ), въ тѣ годы, поглощенъ былъ почти исключительно опереткой. Можно сказать, что этотъ театръ сдѣлался царствомъ Оффенбаха и его двухъ даровитыхъ либретистовъ — Мельяка и Галеви. Съ 1867 г. вся Европа и Америка, начиная съ вѣнценосцевъ, перебывала въ тѣсной, и тогда еще плоховато отдѣланной, залѣ этого театра. А героиней, «звѣздой» была, теперь гдѣ-то доживающая свой вѣкъ, старушкой, Шнейдеръ, знакомая и петербуржцамъ по покойному Театру-Буффъ. Оффенбахъ и Шнейдеръ — это два символа трагикомическаго конца второй имперіи. Такъ называемая «cascade» создана была этой, дѣйствительно даровитой и оригинальной актрисой, умѣвшей соединять буффонство съ женственнымъ обаяніемъ. И вокругъ иея собралась талантливая труппа опереточныхъ буффовъ., a постояннымъ ея партнеромъ былъ Дюпюи, долго еще дѣйствовавшій на томъ же театрѣ «Variétés». Мнѣ привелось присутствовать на спектаклѣ, гдѣ одинъ изъ самыхъ даровитыхъ актеровъ этого театра, Гренье, сломалъ себѣ ногу, раздурачившись въ каскадной сценѣ оперетки «Barbebleue». Это было въ одну изъ послѣднихъ зимъ второй имперіи.
Конкурентъ театра «Variétés «Les bouffes parisiens» ни тогда, ни впослѣдствіи, несмотря на свою опереточную спеціальность, не переживалъ такого момента, какъ театръ «Varietes» съ 67 по. 70 г., хотя и тамъ перебывало нѣсколько талантливыхъ, красивыхъ п очень бойкихъ опереточныхъ примадоннъ. Имена Жюдикъ, Гранье, Тео, Югальд и др. представляет, собою уже переходную эпоху. Но всѣ эти «звѣзды» опереточной музыки и игры, по крайней мѣрѣ, еще yа четверть вѣка поддерживали престижъ Франціи, а заграницей, особенно у насъ, и до сихъ поръ еще это фривольное обаяніе не вывѣтрилось.
Всѣ остальные театры при второй имперіи играли второстепенную и третьестепенную роль и отвѣчали, каждый по своему, все возраставшей потребности въ зрѣлищахъ и вечернихъ увеселеніяхъ. Въ концѣ имперіи поднялась вообще обстановочная часть и на театрѣ «Porte S t Martin», а главнымъ образомъ въ «Châtelet» стали давать фееріи и обозрѣнія à grand spectacle, стоившія болѣе ста тысячъ франковъ, что въ то время считалось очень крупной суммой. Одно изъ такихъ обозрѣній или феерій — «La lanterne mag que», шедшее передъ выставкой 1867 г. — дало характерную ноту того, что Парижъ 60-хъ годовъ считалъ блестящимъ, новымъ, остроумнымъ и забавнымъ. Тогда уже вторженіе обнаженнаго тѣла на подмостки весьма мало сдерживалось театральной цензурой. Серьезные друзья театра, конечно, сожалѣли о томъ, что два прекрасныхъ зданія, построенныя на средства города Парижа «Châtelet» и театръ «Gaitè»— и тотъ и другой, вмѣсто того, чтобы служить мѣстомъ популярныхъ оперныхъ и драматическихъ спектаклей сдѣлались театрами обстановочныхъ зрѣлищъ; но въ такихъ сѣтованіяхъ есть всегда доля преувеличенія. Болѣе серьезное театральное дѣло можетъ (даже и въ такомъ огромномъ центрѣ какъ Парижъ) разсчитывать только на извѣстную долю публики. Иначе какъ же объяснить себѣ тотъ фактъ, что въ теченіе тридцати лѣтъ въ Парижѣ не могли съ успѣхомъ дѣйствовать болѣе четырехъ-пяти литературныхъ сценъ?
Кромѣ плохихъ театриковъ, въ отдалённыхъ кварталахъ Парижа, въ концѣ второй имперіи, нѣсколько сценъ держались какой-нибудь спеціальности парижане ихъ любили, даже если онѣ помѣщались и на лѣвомъ берегу Сены. Такъ я еще засталъ студенческій театрикъ «Bobine», умершій на моихъ глазахъ, но не естественной, а насильственной смертью: домъ, гдѣ онъ помѣшался, былъ сломанъ для проведения новой улицы. Съ тѣхъ поръ въ Латинскомъ кварталѣ нѣтъ уже театрика такого рода, съ такими точно нравами залы и съ такими дешевыми цѣнами, — гдѣ давали водевили и въ особенности шутовския обозрѣнья. Одной изъ послѣднихъ Revue покойнаго «Bobino» была буффонада, озаглавленная шутовскимъ принтомъ изъ «Прекрасной Елены», когда царь Агамемнонъ выходитъ па сцену: «Bu qui s' avance». На смѣну «Bobino» явился болѣе приличный и литературный театръ «СІunу», который съ 70-хъ годовъ сталъ даже играть роль на театральномъ рынкѣ Парижа, заказывать пьесы талантливымъ комическимъ писателямъ, и ему удалось, въ теченіе двадцати пяти лѣтъ, добиться нѣсколькихъ денежныхъ успѣховъ, такъ что двѣ-три вещи шли по году слишкомъ подъ рядъ, вродѣ комедіи «Les trois chapeaux». Кое-какъ доживали свой вѣкъ три маленькихъ бульварныхъ сцепы въ разныхъ родахъ: театры «Beaumarchais», «Déjazet» u «De’assemeats comiques» — теперь уже не существующій; парижане имѣли привычку называть его сокращенно «Delasscom». Эта сценка существовала только для выставки молодыхъ и красивыхъ дебютантокъ. Но театръ «Dejazet» былъ основанъ знаменитой ingenue, феноменально сохранившей свою сценическую молодость. Я еще видѣлъ ее, старухой сильно за шестьдесятъ лѣтъ, въ «travesti», въ мужской роли изъ пьесы Сарду, котораго она пустила въ ходъ: «Los premières armes de Richelieu». По фигурѣ, манерамъ и общему тону, въ пудреномъ парикѣ и кафтанѣ, она поражала тѣмъ, кагъ она сохранилась; но при пѣніи куплетовъ голосъ дрожалъ уже по-старушечьи. Съ нею сошелъ въ могилу типъ парижской субретки 30-хъ и 40-хъ годовъ, умѣвшей придавать французскому водевилю прелесть и обаяніе, о которыхъ мы могли судить только по отзывамъ ея сверстниковъ.
Вотъ, въ крупныхъ чертахъ, общая физіономія парижскаго театральнаго дѣла до войны.
За послѣднюю четверть вѣка — я сталъ чаще навѣщать Парижъ только съ конца 70-хъ годовъ, и въ этотъ періодъ, почти уже въ тридцать лѣтъ, въ литературно-художественномъ отношеніи парижскій театральный міръ существенно не измѣнился. Конечно, крупной перемѣной нужно считать то, что «Французский Театръ», какъ я уже отчасти говорилъ, сдѣлался болѣе модным театромъ. Онъ открылъ у себя абонементы, чего прежде не было. To, что называется «Le tout Paris» — сталъ чаще его посѣщать; и на первыхъ представленіяхъ, и, въ извѣстные абонементные дни, зала сдѣлалась блестящѣе по туалетамъ дамъ и по болѣе корректной «tenue» мужчинъ. Теперь въ креслахъ, для фешенебельныхъ парижанъ почти обязательно быть во фракѣ и даже в бѣломъ галстухѣ и такомъ же жилетѣ. Въ 70-хъ и 80-хъ гг. «Французская Комедія» [3]) оживилась и по репертуару, и по исполненію. Трагедіи и стихотворной драмѣ придавали блескъ Муне Сюлли, начинавшій въ концѣ имперіи, и Сара Бернаръ, перешедшая изъ «Одеона», Любимицей публики она стала только на правомъ берегу Сепы. Въ 1878 г., во время выставки, я нашелъ ее уже первымъ сюжетомъ «Французской Комедіи» и, по моему, она и тогда уже сложилась въ ту актрису, которая, съ тѣхъ поръ, стала всемірной знаменитостью, покинувъ театръ, которому она, конечно, обязана очень многимъ. Въ то время, Сара Бернаръ, для избранной парижской публики, была не «Маргарита Готье» и не «Фру-фру», (какъ впослѣдствіи для всего культурнаго свѣта) а героиня Расиновскихъ трагедіи. Федра поставила ее на такое мѣсто. Но и тогда я находилъ въ ея исполненіи трагическихъ героинь ту же смѣсь порыва, нѣжной страстности и женственной силы, съ певучей искусственной декламаціей и почти съ небрежнымъ бормотаньемъ цѣлыхъ періодовъ, въ тѣхъ
