Ознакомительная версия.
С самого начала, как это случилось, я страшно мучилась и практически ничего не могла делать, я сидела дома, у меня была ужасная депрессия, я не переносила взглядов сочувствия.
Письма Сергея Сергеевича – это доказательство того, как он любил меня. И вдруг такая перемена в его поведении! Я думаю, что в его случае – это был вопрос возраста (седина в бороду, бес в ребро), а для неё – амбиции. Я была так ранена, так потрясена тем, что происходит: Как это возможно?! Можно сравнить с ампутацией. Моя жизнь была так переплетена с его жизнью, с его музыкой, с его карьерой, с нашими детьми. Я не могла себе представить такого. Когда у тебя семья, и ты близка к его работе с того дня, когда он сказал, что назовёт Линетт Виолетту… Я думаю, что её молодость привлекла его. А она… Если бы он не был тем, кем он был, разве она на него посмотрела бы?
У неё и до него были приключения. ‹…›.
Её отец был против, он хотел со мной познакомиться.
Моя главная ошибка: я должна была понять и узнать, что с ним происходит. Но он ходил по клубам и на уроки танцев. Вне моей сферы. Я привыкла к шахматным турнирам, к другому.
Он был не особенно здоровым, ему было пятьдесят в 41 году, интрига началась до этого. Я была последней, кто узнал об этом. Я была сражена. Это было как болезнь.
Она всегда была нахмуренная. У неё был нервный тик. Я даже жалела её. Однажды она пришла в ресторан Союза композиторов. Кто-то сидел за столом один. Она спросила, занято ли место. Ответ был: „Нет, но есть ведь и другие места“. Люди ею не интересовались».
«Лето 1940 года проходило у меня в ожидании приездов Сергея Сергеевича с дачи и его телеграмм оттуда», – пишет Мира Мендельсон и приводит пять телеграмм Прокофьева, в которых он сообщает о погоде и работе.
В начале сентября Прокофьев переехал в город. При описании встреч с ним Мира Александровна, как кажется, в первый и последний раз всё же «замечает» не полную идилличность картины. Она пишет:
«Вероятно, у каждого из нас троих была своя правда. Сергей Сергеевич говорил мне, что у него созрело решение, чтобы мы были вместе, но ему хотелось увериться в силе и длительности моего чувства, и с другой стороны он стремился, чтобы всё это прошло наиболее безболезненно для Лины Ивановны (…)»
Конечно, Сергею Сергеевичу, человеку глубоко, по-старинному порядочному, трудно было решиться уйти от детей и Лины Ивановны, хоть, по словам Миры, он жаловался, что личная жизнь его уже давно – «пустыня». (…)
В декабре Лина Ивановна уехала в Гагры. И когда она вернулась, всё накалилось до крайности. По словам Миры Александровны, «оставаться дольше на Чкаловской Сергей Сергеевич не мог».
* * *
Лина Ивановна чутко улавливает витавшие в воздухе трагедию и фарс предвоенного времени.
Мы читаем у неё:
«Конечно, я беспокоилась, но никогда не могла себе представить ничего такого: многие говорили мне, чтобы я была осторожна. Слухи начали распространяться примерно в 1940 году. В воздухе трагедия, безумие, танцы и предвестие Гибели Богов. Вакханалия. Водопьянов хотел бросить свою жену, но Сталин не разрешил. Это было как эпидемия. Раз вечером мы говорили об этом с Сергеем, и он вёл себя странно. Я осуждала разводы. В России было так: если у вас любовная история длится неделю, то потом эта женщина сразу становится женой. Нравы как будто складывались более строгими, а во время эвакуации жена и дети – в одну сторону, а муж с любовницей – в другую. Атмосфера как Содом и Гоморра.
Он стал приходить домой поздно. Домработница говорила: „Вы знаете, барин ведёт себя странно, я вам советую следить за ним. Когда вас нет, ему звонят женщины. Барин – хозяин“».
Когда она не могла связаться с ним по телефону, потому что подходила я, она оставляла записку в почтовом ящике.
Обычно (как у нас было заведено) он говорил мне, куда он идёт и когда вернётся. Дома всегда был приготовлен для него ужин. Его любимые пельмени.
Когда мужчина чувствует вину, он приносит жене подарки. Он пришёл однажды с огромной коробкой грейпфрутов. У меня была невралгия, я болела, он жалел меня и так проявил внимание.
Обычно я всегда ждала его возвращения, а он вдруг днём стал интересоваться собраниями.
Она была комсомолкой и готовилась к вступлению в партию. Он писал статьи, она их редактировала. Я не знала, что делать.
С самого начала их знакомства поводом было либретто. Если она старалась отбить его от ужасной иностранки, её должны были остановить. Она писала ужасные бездарные стихи, ей было 23 года. А у него был животик. Он умер не дожив до 62 лет. Они её ему подсунули.
Она собиралась делать себе карьеру благодаря либретто. А он писал сам. Она выбрала для либретто «Повесть о настоящем человеке».
Для меня с детьми это было кораблекрушение в этой стране. Не было ни одного настоящего друга, который бы сказал ему что-то.
Он был очень инфантильным, вёл себя как ребёнок, потому что так же, как я, был совершенно неопытным. Он был таким ребёнком, у него была ужасная проблема страсти в тот момент. Он был неумелый, неуклюжий.
Ходил с ней в театр. У неё была странная походка: она не сгибала колен.
Она всё больше и больше нервничала. Наверное, хотела, чтобы он порвал со мной скорее. Он всё время на меня смотрел.
Я была совершенно уничтожена. Её никто не осудил, никто ничего ей не сказал, как говорили другим.
Он продолжал появляться с ней в обществе, и простые люди его очень критиковали. У нас был шофёр, который любил нас обоих, он не хотел верить и сказал, что Сергей Сергеевич никогда не пользовался машиной с кем-то другим.
Сестра Мясковского, очаровательная и милая со мной, другую приняла совершенно так же.
Она добилась своего: сделала из него советского гражданина. С того дня, как он по её настоянию вступил в Союз композиторов, он изменился, он деградировал. Он противился, говорил, что у него нет времени, но она настояла. По мере того, как он втягивался в эту жизнь, он стал меняться: поведение и вкусы. По утрам он стал поздно одеваться, поздно ходил в халате. «Отстаньте, наплевать» – таким стало его поведение в повседневной жизни: «всё равно». Он распустился морально и физически. Таков был довоенный период. Мясковский советовал ему писать патриотические песни и давать деньги на испанское правое республиканское дело.
Она была испорченным человеком.
Его здоровье ухудшалось, он не был очень здоровым.
Раз он оставался дома десять дней. Она пригрозила, что повесится. Боялась его потерять, потому что видела, что он сомневается.
Ознакомительная версия.
