нью-йоркского офиса Cartier на 3 000 квадратных футов.
Когда Луи и Жаки вернулись в Европу, они послали Пьеру и Эльме благодарственное письмо на фирменной открытке, но это не была обычная открытка – на золотой дощечке черной эмалью красовалась надпись: «Благодарим вас от всего сердца за ваш очаровательный прием. Наше пребывание было чудесным. Со всей нашей любовью – Луи и Жаки». Открытка была вложена в золотой конверт, адресованный «мсье и мадам Картье» в Нью-Йорке, с почтовым штемпелем и печатью. Хотя Пьер был впечатлен, но в глубине души надеялся на более сильную реакцию брата после первой поездки в Америку. Теперь, когда отца не было рядом, он жаждал одобрения Луи; благодарственная записка, хоть и стильная, была не тем признанием, которого он ждал.
Желая получить больше информации, Пьер спросил шурина Жака Ворта, не встречался ли тот с Луи после его возвращения в Париж. В ответном письме Ворт признался, что слышал не так уж много, но был уверен, что «Луи мог сказать только самые лестные слова о вас и вашей организации». Брат Пьера Жак тоже успокоил его, напомнив, что Луи никогда не был большим любителем писать письма. В то время как остальные члены семьи регулярно переписывались, Луи имел обыкновение ограничиваться случайными открытками, телеграммами или короткими письмами.
Совсем недавно Нелли писала Эльме длинные письма, в которых беспокоилась о здоровье Марион, узнав, что та заболела скарлатиной. Эльма с радостью сообщила, что Марион полностью выздоровела, хотя некоторое время это вызывало беспокойство и даже привело к закрытию школы для девочек «Спенс». Теперь темой дня была ее дебютная вечеринка – в следующем году ей исполнялось восемнадцать. Они собирались устроить большой ужин с танцами, чтобы представить Марион и ее лучшую подругу Рейн, дочь Поля Клоделя, писателя и нового французского посла в Соединенных Штатах.
Как оказалось, вечеринка с ее списком престижных гостей станет определяющим моментом для Пьера в Америке. «Успех дебютной вечеринки Марион еще более свидетельствует о положении, которое вы завоевали в Нью-Йорке, – писал Жак, прочитав об этом в газетах, – и о дружбе, которую Эльма и Марион приобрели благодаря своим душевным и духовным качествам». Пьер, как он сказал своему младшему брату, был в восторге от того, что Марион решила разделить свой дебютантский вечер с Рейн Клодель. Восхищаясь ее отцом, Пьер всем сердцем поддерживал их дружбу. Но даже он не имел ни малейшего представления о том, насколько тесно эти две семьи будут связаны в ближайшие годы.
7
Драгоценности – Лондон: конец 1920-х
Расцвет гостеприимства
В британской столице кипела бурная деятельность. «Все общество, казалось, было en fête (в состоянии праздника), – вспоминал впоследствии герцог Виндзорский о послевоенных годах, – как и большинство больших домов в Лондоне… они открыли свои двери для такого расцвета гостеприимства, какого больше никогда не увидят». Экстравагантные официальные обеды, подаваемые на золотых или серебряных блюдах лакеями в фамильных ливреях с бриджами до колен, белыми чулками, башмаками с пряжками и напудренными волосами, и танцы при свете тысяч свечей потрясали британскую столицу. Не было ничего необычного в том, чтобы получать до четырех приглашений за вечер и вполне приемлемо переходить от одного дома к другому. А когда частные вечеринки закончились, появились ночные клубы Вест-Энда, «почти непрерывный бал с полуночи до рассвета», где американские танцы, подобные чарльстону, были подхвачены толпой, движимой жаждой развлечений.
На фоне бесконечных развлечений высшего класса в эпоху создания невероятного богатства Жак оказался в нужном месте в нужное время. Он перебрался в Англию из Америки, когда братья решили, спустя несколько лет после Первой мировой войны, что нью-йоркский Дом уже достаточно укрепился для того, чтобы Пьер мог управлять им самостоятельно, а лондонский действительно нуждался в представителе семейства Картье на постоянной основе. Вместе с Нелли и детьми он уехал из города Рай, штат Нью-Йорк, в английский городок Доркинг и с 1924 года счастливо обосновался в Милтон-Хит, большом загородном доме в сорока минутах езды от Лондона. Величественный дом из красного кирпича середины XIX века, созданный для развлечений, был дружелюбным и элегантным, с просторными комнатами для приемов, обширной территорией и прекрасным видом на лесистые холмы Суррея.
Милтон-Хит, дом Жака и Нелли в британской провинции недалеко от Доркинга
Внутри, где Жак взял на себя отделку, повсюду были следы его художественного вкуса и путешествий. Дубовый пол устилали индийские ковры, мраморный камин поддерживали египетские фигуры, в китайском комоде расположились безделушки, а на пианино в рамках от Cartier стояли портреты любимых людей. И конечно, загородное поместье требовало персонала. В доме было восемь комнат для прислуги и коттеджи для шофера и конюха. Только когда гости привозили с собой много слуг (как это обычно делали махараджи), Жаку и Нелли приходилось спрашивать соседей, господина и госпожу Рис, не возражают ли они против того, чтобы взять избыток гостей в свой дом.
Каждое утро, после того как старшего сына отвозили на запряженной лошадью повозке в школу, Жак проезжал тридцать миль до дома 175 по Нью-Бонд-стрит в своем Rolls-Royce с шофером. Лондонский Cartier был наводнен клиентами. Наряду с преданными аристократами и наследницами, такими как сестры Гиннесс, леди Грэнард и леди Саквилл, было новое поколение «ярких молодых штучек». Высмеянная в романах того времени, от «Рождественского пудинга» Нэнси Митфорд до «Мерзкой плоти» Ивлина Во, эта торопящаяся жить богема имела открытые счета в Cartier и танцевала в бриллиантах ночи напролет. Росло и количество финансистов, промышленников и предпринимателей, скачущих на волне успеха. Поскольку новообретенное богатство позволило им занять место за элитным столом, они знали, что должны выглядеть достойно, и Cartier был рядом, чтобы помочь им в этом. Например капитан Альфред Левенштейн, который зарабатывал миллионы, вкладывая деньги в электроэнергетику и производство искусственного шелка, заставлял Жака «очень много работать» над своими заказами – вплоть до его страшной в своей нелепости смерти в 1928 году (говорили, что он открыл не ту дверь на своем частном самолете и выпал из него).
Как только новый клиент входил в шоурум со «стенами, задрапированными розовым муаром» и «сдержанными штрихами позолоты», продавец вытягивался по стойке «смирно» и указывал на стул, стоявший у обитого кожей стола. У каждого клиента был специальный продавец, но когда новые клиенты входили в дверь, это могло стать причиной для чего-то вроде драки. Продавцы, в конце концов, работали на комиссионных. Больше клиентов, как правило, означало больше денег.
Из разговоров с Жан-Жаком Картье
У моего отца было два главных продавца, и они были очень разными. Форман – с ног до головы англичанин, официальный, довольно чопорный. Знал все, что можно было знать о придворной жизни и королевском этикете. А еще Беллендже – он был французским обольстителем, пользовался успехом у дам. Мой отец познакомился с ним еще до Первой мировой войны и предложил ему работу,
