Вообще-то, 88 храмов вдоль тропы символизируют многообразие буддистских греков. В каждом храме происходит символическое избавление от того или иного порока. По идее, избавившись от 23 пороков, я должна была уже почувствовать легкость и жизнерадостность, но вместо этого в голове сплошная каша.
Как-то вечером захожу в маленькую деревушку, приютившуюся в расселине на берегу. Воздух здесь пахнет рыбой и водорослями, лодки, привязанные у причала, издают скрип, напоминающий крики дельфинов. Над головой парят чайки, а с парома доносится тихая музыка. В сумерках из маслянистой воды выпрыгивают рыбы, оставляя за собой радужные круги, которые постепенно рассеиваются.
У самого берега стоит маленькая гостиница. В дом ведет крутая лестница, а самые большие тапочки в коридоре оказываются малы на 3 размера. В душе нет горячей воды, приходится выгребать ее из ванной. Со стен слезают длинные полоски краски, точно эвкалипт сбрасывает кору. На террасе горит грязная лампочка, стены покрыты вековым слоем сажи, футон набит сухими жуками, которые при встряхивании противно гремят. Хозяйка гостиницы говорит на диалекте, который можно понять, лишь если вам не меньше 70 лет и вы выросли в глухой деревне на Сикоку. Она глуха, как статуя Будды, и ничего не видит без очков.
«Мне семьдесят семь лет», – с гордостью сообщает она. Ее муж был рыбаком и уже 10 лет как отошел в мир иной. Он чинил лодочный мотор и потерял средний палец: ободрал все мясо до кости. Как ни просил он врачей почистить кость и прикрепить палец обратно проволокой, они так и не решились. Видимо,у них совсем не было чувства юмора: отдать отрезанный палец и то еле согласились. Муж хранил его в банке на кухне и говорил, что возьмет его с собой в следующую жизнь. В конце концов жена заставила его убрать банку в чулан: она распугивала клиентов.
У нее двое детей, но они переехали в город: сперва в Окаяму, потом в Осаку и Токио. Домой наведываются редко. Она протирает пыльные пластиковые цветы, которыми заставлена вся комната. Они напоминают ей о семье, когда дети были еще маленькими. Тогда она каждый день покупала на рынке свежие цветы. Ей хотелось, чтобы дети полюбили природу, она надеялась, что когда они подрастут, то останутся на острове и скрасят ее старость.
«А вы замужем?» – вдруг спрашивает она.
«Нет, – отвечаю я, но тут вспоминаю, в какой я стране. – Пока нет».
«Сколько лет вы уже живете в Японии? Три? Четыре?» Услышав такой комплимент, я прощаю ей все, даже облезлую краску, которая падала мне на голову, пока я сидела в ванной.
«Вы сильная, как мужчина!»
Я прощаю ей и ужин, на 98% состоящий из риса с тоненьким ломтиком яйца.
«А весите вы, наверное, килограммов сорок пять?»
Да она, должно быть, совсем ничего не видит. Прощаю футон со свалявшейся соломой и туалет, который не смывается. В мисо-супе плавают кусочки пенопласта и непонятного зеленого пластика. Но мне все равно. Говорю хозяйке, что она выглядит не старше 50. Она кладет мне добавку маринованной капусты.
«А вам сколько лет? – спрашивает она. – Двадцать пять?»
С этими словами я прощаю ей абсолютно все и оставляю огромные чаевые. Она бежит за мной по лестнице, пытаясь всучить их обратно.
В комнате вытряхиваю из футона скелеты насекомых, пытаюсь найти край подушки, где не было бы пятна, и, отчаявшись, ложусь спать. Сквозь глубокую темную пелену сна чувствую, как что-то жалит меня во внутреннее бедро, как иголочка кактуса. Я потираю место укола, но тут же чувствую второй – на этот раз ощущение такое, будто я села на канцелярскую кнопку. Я вскакиваю в постели, а эта тварь кусает меня в третий раз, как будто под кожу вогнали дюймовый раскаленный гвоздь. Даже в темноте я вижу гигантскую сороконожку шириной в мой палец и длиной с шариковую ручку. Клыки крепко вонзились мне в кожу и совершают движения на манер отвертки, пытаясь проникнуть глубже. Я прихлопываю зверюгу, но лишь после второго удара она соскальзывает на покрывало и стремительно исчезает в складках.
Бегу вниз. Бабуля крепко спит рядом с орущим телевизором Я зову ее, постепенно повышая голос. Нога пульсирует и немеет. Наконец бабуля просыпается. Я слишком поздно понимаю, что не знаю, как по-японски «сороконожка», и пытаюсь нарисовать насекомое на ладони.
«А, – говорит бабуля, – это мукадэ», – и протягивает мне спрей от насекомых. Я как можно спокойнее замечаю, что она меня укусила. Трижды. Бабуля роется в аптечке и достает маленький круглый пузырек Противоядие? Нет, оказывается, всего лишь йод. Что ж, по крайней мере, теперь я знаю, что укусы не смертельны. Намазываю их йодом и плетусь обратно в комнату, пытаясь припомнить, откуда приползла сороконожка, прежде чем впиться мне в ногу.
Я встряхиваю постель и прыскаю тварь инсектицидом. Она умирает полчаса, корчась и завязываясь морским узлом и все время пытаясь подобраться к футону. Я отбрасываю ее краешком журнала, который читаю. При взгляде на работающие челюсти с полудюймовыми клыками на ум приходит неприятное воспоминание о документальном фильме, где такое вот чудовище напало на только что вылупившегося тарантула. Сороконожка накидывается на бедного паучка, накачивает его ядом через полые и острые клыки, и этот яд затем превращает его плоть и кости в заранее переваренный супчик. Так и представляю, как у меня под кожей образуется один из таких жидких пузырей по мере того, как жир и мышцы постепенно растворяются. При мысли об этом я не выдерживаю, встаю и давлю сороконожку ногой.
Снова встряхиваю матрас – теперь мне становится понятно, откуда там взялись все эти высохшие крылышки и головы насекомых. Примерно час смотрю телевизор, и боль в ноге утихает. Рассвет только через 4 часа. Я выбираю легкий путь и засыпаю.
Мне не всегда везет найти ночлег, а бывает, что от храма до храма идти больше суток. Когда нет дождя, я иногда сплю на кладбищах и моюсь, поливаясь из шланга, с помощью которого чистят надгробия. А бывает, ночевать приходится в пещере. Тогда я просыпаюсь с затекшими конечностями, еле продирая глаза, и удивляюсь, как это Кобо Даиси жил таким образом 7 долгих лет. А потом, в один прекрасный день, я заглядываю в свой зачитанный до дыр путеводитель и вижу карту, нацарапанную на полях: как добраться до «автобуса Хасимото». Хасимото был паломником, который прошел тропу и был расстроен тем, что на пути пилигримов попадается так мало гостиниц. Тогда он поставил автобус на заднем дворе своего дома и снабдил его всем необходимым, что может понадобиться путешественнику, решившему остаться на ночлег телевизором, кофе, чаем, сахаром, водонагревателем и, самое главное, маленьким обогревателем и кучей теплых одеял. За окном начинается дождь. Слушая, как капли ударяются о металлическую крышу, я засыпаю глубоко и сладко.
