– Когда у меня ночуют друзья, я прошу их не выходить на воздух раньше 8 часов утра. В этот час я запираю ночных собак.
Тут и бельгийские овчарки, японские собаки, которые практически знакомы только с хозяином и которые не жили нигде, кроме Души, этого обширного замкнутого пространства, где все жизненные циклы совершаются, как в первое утро мира. Собаки Алена Делона рождаются, живут и умирают в собачьем раю. Они никогда не узнают нищеты бродячей жизни, тротуаров рабства. Немного подальше, где высятся руины древнего замка, имеется маленькое озеро, в котором живут девять серых цапель. Подчас 400 уток обустраиваются в окрестностях этой защищенной от загрязнения среды.
– В передаче Кристин Оккрент «Что вы сделали в свои 20 лет?» вы всех удивили. Вы выглядели человеком, с удивительной искренностью взглянувшим на свое прошлое. Это что, был зрелый Делон?
– Нет. Всегдашний Делон. Я вспоминаю анекдот о мужчине, который молчал в течение многих лет и в один прекрасный день заговорил. Его спросили, почему он так долго молчал. «Потому, что мне нечего было сказать», – ответил он. Так уж сошлись обстоятельства. Подчас нужно слово, имя, чтобы в памяти что-то щелкнуло, чтобы пробудились чувства. Китайские врачи умеют дотрагиваться до самого чувствительного места. Я никогда заранее не готовлюсь. То, что я говорю, просто выплескивается само собой.
– Слава, деньги приводят в известной мере к отсутствию тормозов. Испытывали ли вы когда-либо головокружение перед лицом тех возможностей, которые перед вами открывались?
– Я никогда не боялся денег и известности. Головокружение у меня может вызвать сознание того, что все это, в сущности, ничего не значит. Подобную ясность сознания я называю «раком ума». Оно-то и укрепляет мое убеждение, что все это лишь карточный домик, ветер. Шоу-бизнес. Что я не заслуживаю всего, мною достигнутого. Насколько справедливо все это? У меня есть определенный взгляд на вещи и людей. С моей точки зрения, заслуженные люди это не актеры, певцы, художники, а те, кто всю свою жизнь посвящает добру, оставаясь по большей части никому не известным. Это мать Тереза, доктор Каброль, это профессор Монтанье, люди, наделенные руками божьими. Они ухаживают, вылечивают. Я лично считаю, что возник случайно.
– Случайно?
– Случайно, чудесным образом. Ничто не предрасполагало меня к этой карьере. В 14 лет я бросил школу с хорошим дипломом, затем учился на мясника, отправился на войну. Таких парней, как я, были миллионы. С чего было какой-то фее склониться над моей колыбелью? Вот Далай-лама был избран еще ребенком, предназначен к своей миссии. Ему сказали: «Ты живой бог». Ничто во мне не позволяло догадываться о том, что со мной произойдет. Тогда как многие молодые люди, желающие заняться этой профессией, надеются встретить режиссера, способного открыть их талант и изменить им жизнь, я ничего не ожидал. Не было ничего мне более чуждого, чем кино. Это кино нашло меня. Однажды на улице меня спросили, не хочу ли я сняться в кино. Все очень просто. Чудо случилось тогда, когда я оказался перед камерой и когда я понял, что это именно то, что мне надо. Я стал актером. Но одновременно актер – это не профессия. Можно научиться профессии врача, мясника, но только не актера. В кино, в вымысле, которому оно служит, актер занимается описанием жизни. Я же актер, который живет, я не актер, который играет. Знающие меня люди, просмотрев мой фильм, говорят: «С ума сойти, как ты похож на своего героя!» – и это большой комплимент, но я тотчас их обрываю: «Где вы меня узнали? В „Нашей истории“, в „На ярком солнце“, в „Леопарде“, в „Зорро“?» Раньше актера всегда есть человек. Назовите мне большого мудака, который стал большим актером. Такого не бывает. Я стал актером, даже сам об этом не подозревая. Вы словно гуляете в окрестностях Души и встречаете 18-летнего крестьянского сына и говорите себе: «Этот парень будет кинозвездой». Такое невозможно. Может, этот парень уже решил стать гаражистом. Или учителем английского. Я не чувствовал в себе никакого предназначения. Единственное, что я понял после Индокитая, что уж коли чем-либо займусь, так постараюсь стать первым. Если продавцом газет, так лучшим продавцом. А если чистильщиком обуви в пассаже Лидо, то лучшим чистильщиком. По возвращении из Индокитая я оказался в Париже на Восточном вокзале с единственным билетом на метро и без су на булку. Без жилья. Но мне и в голову не пришло поехать к матери и отчиму. У меня был приятель, готовившийся к профессии полицейского. Что мне оставалось делать? Вернуться в армию или стать квалифицированным рабочим? Я выбрал третий путь. Это ничего мне не обещало в то время.
– Что вызывают в воспоминаниях бывшего солдата Делона, ставшего Делоном-кинематографистом, кадры битвы при Дьен-Бьен-Фу (где французские войска понесли в 1954 году сокрушительное поражение от вьетнамской народной армии. – А.Б.)?
– Воспоминания об этом событии меня волнуют. Но фильм Шендорффера («317-й взвод». – А.Б.) не произвел впечатления. Словно меня спрашивают: «Что вы испытываете, когда в фильме держите в руке револьвер?» В общем-то это вызывает у меня смех. Ибо револьвер, который я держу в фильме, и тот, которым я пользовался в Индокитае, не одинаковые. К сему надо добавить и то, что в фильме рука не дрожит.
– Гражданин Делон никогда не скрывал своих убеждений. Как он оценивает нынешнюю французскую политику?
– Политика и зрелище все более похожи друг на друга. Политики и актеры пользуются теми же приемами. У них одна и та же цель: добиться известности, завоевать публику. Но есть и огромная разница. У политиков все в голове, тогда как у нас все проходит через сердце. Политики все время дрейфуют. Они стремятся извлечь выгоду из телевидения. Их зовут, они прибегают. И теряют голову. Они еще большие комедианты, чем мы. Им не хватает скромности. Их гонят в дверь, они возвращаются через окно. Им плюют в лицо, они продолжают клоунаду. Им надо бы сказать, что пора уйти, что они стали пустышками, изображающими что-то на телеэкране или ради политической выгоды. Не думаю, чтобы у них были друзья, искренние люди, способные им сказать твердо, что о них думают.
– И никто, по-вашему, не заслуживает снисхождения?
– Только Раймон Барр. Он все, что угодно, но не политик. Поэтому я люблю его. Но обычным путем ему стать президентом не удастся. При нынешнем раскладе сил и отсутствии аппарата у него нет никаких шансов на победу. Он ничего не хочет ни от кого. Но всегда заявляет о готовности служить интересам государства. Понадобится катастрофа, чтобы французы увидели в нем спасителя… Надеюсь, что настанет день, когда они образумятся и призовут его, как однажды призвали генерала де Голля. В любом случае на выборах я буду с ним. Но всегда требуется определенное стечение обстоятельств. Генерал де Голль пришел к власти при наличии таких обстоятельств… В любом случае проблемы Франции не представляются бог знает чем в сравнении с тем, что происходит на планете. Иммиграция, столь волнующая сейчас всех, называется иначе в Югославии, Ирландии, Ираке. Отношения между израильтянами и палестинцами, как и все, что происходит на Ближнем Востоке и от чего зависит равновесие в мире, имеют куда большее значение, чем проблема иммиграции у нас. С моей точки зрения, во всем повинно безумие, охватившее людей. Разве могут люди планеты договориться друг с другом, когда нам трудно договориться с консьержем или соседом? Я не говорю о семейных отношениях. Вся проблема как раз сводится к тому, что нас отличает от животных. Животное более человечно. Я предпочитаю иметь дело с животным, действующим инстинктивно, без расчета и всегда находящим наиболее подходящее решение.
