Коненков усмехнулся.
— Чтобы цифры никого не соблазняли… — Он поднял кисть и на моих глазах грубо замазал их голубой краской. — Но вы запомните хорошенько: пятьдесят третий!.. Это все, что вам надо знать. Сейчас за работу! Чтобы ничто никого более не тревожило… — (откуда-то он знал и это!), — мы с вами их снимем.
Он заставил меня снять со стен все семнадцать изображений. Они оказались достаточно тяжелыми. Мы отнесли их в глубь мастерской — туда, где стоял гигантский Христос.
— Я редко приглашаю сюда гостей. Точнее, никогда не приглашаю.
Художник выключил свет, и мастерская потонула в полумраке.
Мы вышли в гостиную. Я хотел проститься с Марго, но он сказал:
— Не надо ее больше мучить. Она и так расстроена. — Открывая дверь на улицу, шепнул: — Пятьдесят третий… Самсон, разрывающий оковы.
Через день я улетел в США. Не стану описывать подробно все путешествие, это должна быть отдельная история…
К моему изумлению, в Америке все оказалось иначе, чем я ожидал. Я будто вернулся в давно забытую мною атмосферу тридцатых годов. Все те же многочисленные американские левые относились к нам с истинным восхищением. Восхищались нашей победой над Гитлером, простотой Дядюшки Джо, так импонировавшей стране переселенцев. Среди тамошних интеллектуалов было полно «русских евреев». Их предки уехали из России при Александре III. Они покинули страну государственного антисемитизма, и оттого после Революции Россия с ее еврейскими лидерами была необычайно притягательна для этих леваков. И хотя с тех пор Коба изгнал почти всех евреев из Политбюро, заключил пакт с Гитлером, напал на Финляндию, оккупировал Прибалтику, предал Польшу и устроил процессы над «врагами народа», их любовь к СССР выдержала все испытания. Полтысячи американских интеллектуалов подписали коллективное заявление, осуждающее «невозможную ложь, будто СССР в чем-то схож с тоталитарными государствами». Коммунизм для них оставался религией, а антисоветские книги — ересью! Компартия в Америке достигла рекордной численности — около ста тысяч членов. Думаю, в те годы она могла попасть в Конгресс. В такой обстановке работать было легко и даже весело.
В это время моим агентом стал один из советников госсекретаря. В группу другого моего агента, фанатичного коммуниста-экономиста, входили сотрудники таких учреждений, как казначейство и госдепартамент. Некоторые наши друзья сидели в Office of Strategic Services (предшественник ЦРУ).
Но, к своему ужасу, я быстро осознал, что произойдет со всеми ними. И скоро!
Мой друг Коба и здесь, как всегда, не удержался. Он не умел не захватить всего! И захватил — превратил американскую компартию в филиал нашей разведки. Компартией руководили присланные Берией резиденты. Руководили топорно, грубо. Была создана практически вторая законспирированная компартия с явками, кличками, тайными лабораториями. Причем многие члены легальной партии и не подозревали о другой, подпольной, которая вербовала агентов и переправляла в Москву секретные документы. Но если с европейскими партиями в нищей, разрушенной Европе подобное сходило с рук, здесь, в процветающей Америке, такая организация была обречена. Я понимал: как только мы испытаем бомбу, они поймут, как мы ее создали (точнее, заполучили). И начнется такое… Коба тоже понял это. Но, к сожалению, поздно!
Всю операцию я провернул в две недели.
Я должен был встретить Мери в городке Санта-Фе (недалеко от Лос-Аламоса) и забрать у нее чертежи. Но, приехав в Санта-Фе, получил сообщение от агента из Office of Strategic Services: американцы знают, что из Лос-Аламоса похищены документы.
Было решено, что Мери передаст чертежи другому нашему агенту, уже в поезде.
Теперь мне предстояло благополучно посадить ее на поезд.
Поезд отправлялся днем в три часа. Но за час до отъезда на вокзал я получил новую информацию от агента: на платформе в Санта-Фе устроена засада. Самое страшное, что сообщить Мери об этом я уже не мог.
Помню, как вышел на перрон. Жара была несусветная. Вычислил его сразу. Он стоял у конца платформы и внимательно читал газету, но при этом из-за газеты поглядывал на проходящих.
Появилась наша дама. Воистину, она была американо-грузинской мечтой. Этакая копия Орловой и Мерилин Монро одновременно. Носильщик чинно вез на тележке ее чемодан. Она мельком огляделась, ища взглядом меня. Этой ошибки было достаточно, чтобы он засек ее и двинулся вслед.
Я приблизился к нему сзади и, будто споткнувшись, чуть толкнул его, успев уколоть булавкой (из Лаборатории Х). Извинился, прошел мимо.
Мери была умница. Не увидев меня в условленном месте, она не стала ждать и неторопливо направилась к вагону.
В этот момент он схватился за сердце и начал оседать на платформу. И тотчас нашелся его партнер. Это был негр — носильщик.
Бросился к нему. Он лежал недвижно на земле. На помощь спешили люди.
Я шел за ней к поезду — респектабельный пожилой господин.
Сказал сзади:
— Не оборачивайтесь… они ждут у поезда.
Уже издали я заметил двоих. Они обыскивали сумки и открывали чемоданы. Увидела их и она. По правилам она должна была понять, что положение безнадежно, и попытаться уйти. Но прелесть непрофессионалов в том, что они работают не по правилам, а по вдохновению.
Она не остановилась.
У нее был ридикюль и маленькая сумочка. Роскошный кожаный чемодан вез носильщик. Как было условлено, она подошла к вагону перед самым отходом поезда.
Кондуктор, проверяющий билеты, стоял на перроне.
Агенты начали досматривать ее огромный чемодан.
Мери была великолепна. Царственным жестом протянула ридикюль кондуктору — подержать, а сама принялась рыться в сумочке в поисках билета. Она оказалась отличной актрисой. Копаясь в сумочке, взволнованно говорила кондуктору:
— Боже мой, забыла билет! Как же так!
Нервно стала выбрасывать из сумочки губную помаду, пудру в руки кондуктору. Кондуктор (сама забота!) успокаивал ее. Подключился помогать и агент — всем хотелось услужить красотке.
— Не спешите, — уговаривал кондуктор. — Вы хоть место свое помните?
— Нет, в том-то и дело…
Она и правда очень волновалась, так что все получилось вполне натуралистично.
Билет был найден, только когда поезд уже трогался.
Кондуктор, продолжая держать под мышкой ее ридикюль, взял билет. Агент торопливо забросил ее чемодан в вагон. Она все так же величественно проследовала внутрь, кондуктор важно внес в купе ее ридикюль…
