Билет был найден, только когда поезд уже трогался.
Кондуктор, продолжая держать под мышкой ее ридикюль, взял билет. Агент торопливо забросил ее чемодан в вагон. Она все так же величественно проследовала внутрь, кондуктор важно внес в купе ее ридикюль…
На дне ридикюля под салфетками и лежал сверток с чертежами и детальным описанием первой в мире атомной бомбы.
Я благополучно вернулся в Москву. Чертежи подтвердили правильность предыдущей информации. Производство нашей первой атомной бомбы началось.
Помню, ночью мы поехали с Берией в так называемый «Курчатник». Это был большой участок леса, огороженный стеной. Мы прошли в какой-то огромный длинный сарай. Везде встречались люди с военной выправкой — в штатском и в форме. Охрана — повсюду.
В большом плохо освещенном зале сидели несколько человек… За столом президиума — некто с длинной бородой. Это и был Курчатов — «Борода» (так его прозвали). Главный руководитель «яйцеголовых» (так называл физиков Коба).
Когда мы вышли на сцену, Курчатов вскочил и страстно зааплодировал, глядя на меня. Берия изумленно посмотрел на него… Но уже в следующую минуту понял: Курчатов часто видел «самого». Понял ошибку и Курчатов, уселся на место.
Берия заговорил, кивнув в мою сторону:
— Мы с заместителем министра иностранных дел товарищем Фудзи, много сделавшим для нашего проекта, рады сказать, что Иосиф Виссарионович Сталин, лучший друг и наставник советских ученых, внимательно следит за вашей работой. Он просил передать вам все то же: «Должна быть создана в кратчайший срок». От себя разъясню детали. Работу необходимо закончить к семидесятилетию любимого вождя — к 1949 году. И хочу предупредить: здесь на ряде строительных объектов работают заключенные. Не закончите к сроку — займете их место. Вопросы есть?
Присутствующие молчали.
— Желаю успешно трудиться. Всем необходимым мы вас обеспечиваем. Если что нужно — сообщайте, рады будем помочь.
В автомобиле Берия сказал мне по-грузински:
— Сбрей усы. А то в темноте я тебя боюсь…
Я пообещал, что усы срежу и даже отращу эспаньолку. Вообще-то у нас странное сходство: мне достаточно изменить прическу…
— Очень ты на него был похож в темноте, — заметил Берия.
Сбежавшая с полотна Боттичелли
Когда я приехал в Особняк, чтобы написать отчет, там меня ждал привет от Лаврентия. Даша.
“Дашенька”, как она сама себя называла, вошла в мою комнату. Молча, медленно, картинно сняла с себя кофточку. Потом так же неторопливо освободилась от лифчика и погладила крепкую высокую грудь. Поиграла ею и засмеялась.
— Поспешите, товарищ. Вот выйду замуж, рожу… и все! Конец красоте.
Юбка упала к ногам. Она стояла в тех же ажурных чулках… Повернулась и, чуть наклонившись, поиграла задом.
— То, что ты девка, я и так знаю.
— По-моему, не оценили. Начнем сначала. Посмотри, какая совершенная грудь с торчащими сосками. Ты необразован, как вы все, и вряд ли знаешь, что Мария-Антуанетта отлила бокалы по форме своих грудей. У меня вышло бы не хуже. Смотри, это не просто длинные ноги, они породистые… Видишь эту совершенную сухую щиколотку? И, наконец, узкая талия и божественный переход к бедру! Каково?! И, конечно, попка… кругла, но в меру. Я уверена, что одежду придумала старая карлица. Ох, как было бы прекрасно всем ходить голыми. Ужасное слово — «голыми». Лучше — «нагими». Когда летом я выхожу на пляж, все дамы вжимаются в песок. Неужели ты не видишь, жалкий слепец: я — Весна, сбежавшая с полотна Боттичелли.
А потом… Металось на подушке ее лицо… И огромные темные глаза сквозь золотые волосы.
Шептала:
— Да… хотела. Ты страшный, еще кровавей его. Ты убийца, да?
Голые, сидели на кровати и радостно целовались. Как в юности.
— Пионерская любовь, — сказала она.
Потом она ушла. Я лежал на простыне, сохранившей запах ее духов. На столе стоял ее недопитый бокал. Я понимал, что погиб… что впереди пытка — знать, кто она, и желать ее. Но почему она?! Ну чего в ней особенного? Красавица? Будто не было у меня красавиц… Блядь? Я посетил самые дорогие бордели. Нет, ничего в ней не было особенного. Просто молодая. Лгу. В ней было особенным… все! Страсть. Она воистину обожала, когда… Думаю, обожала в тот миг всех нас… А я обожал только ее. В этом была разница. И погибель.
И началось — та неделя. Из всей моей жизни, может быть, она одна и останется…
В перерывах между любовью Даша с каким-то дерзким упоением рассказывала:
— Ты плебей… вы все плебеи. Наверное, поэтому мне так со всеми вами хорошо. Английские аристократки обожали конюхов… Моя мать из старинного рода князей В-ых. Мой истинный отец — расстрелянный граф С-н. Чтобы спастись, мать вышла замуж за еврея — чекиста. Его тоже расстреляли. Она была красотка и успела выскочить за следователя, который вел его дело. Потом началась война. Следователь ушел на фронт, где его благополучно убили. В это время я прочла книжку… до смерти буду помнить название — «Зеленые цепочки»… о шпионах-немцах в нашем тылу. Я уже тогда захотела стать нашей шпионкой… Война кончилась. Мы жили в двух шагах от вашей Лубянки. Моя подруга, смазливая брюнеточка, в десятом классе познакомилась на улице с черноволосым красавцем. Он работал на Лубянке, ходил пешком на работу, ей объяснил — «для моциона», на самом деле по дороге подбирал девочек. Говорил, что он офицер. Оказалось, это был ваш министр Абакумов. Он с ней переспал. Точнее, она с ним. Она его хотела. И меня с ним познакомила. Он, по-моему, холост. Во всяком случае устраивал вечеринки у себя дома. Нет, меня не тронул. Ему я и сказала о своей мечте — «хочу стать нашей шпионкой». Он меня приберег для начальника… С начальником я и стала женщиной. Лаврентий… я так его уважала… Но когда он переспал со мной — как же я его презирала. Он ведь был для меня небожитель. Я ведь верила, что мне надо искупить свое происхождение, как учил меня мамин муж. Когда я с ним поделилась своей мечтой, он мне объяснил: на шпионку надо учиться. Учиться придется здесь… чтобы успешно работать там. Но уже вскоре все поняла. Хотела быть шпионкой, а он сделал меня шлюхой. Я нарочно два раза срывала операцию. Но он меня не тронул. Просто посадил мать. Выпустил, когда я стала паинькой. Знаешь, когда я тебя увидела, решила попросить тебя о маленьком одолжении: ты застрелишь меня? — Засмеялась, добавила: — Этого я хотела тогда. Сейчас, увы, нет. Потому что ты, говнюк, сделал самое поганое: ты в меня втюрился, и оттого мне сейчас захотелось жить.
