Сразу скажу, что главным нашим культурным мероприятием было застолье. Нина была дипломированным высококвалифицированным поваром, она привезла половину свиньи и нам готовила такие вкусные вещи, каких я, пожалуй, никогда не пробовал. О спиртном мы тоже хорошо позаботились, и ни одна наша трапеза не обходилась без выпивки. А какое это создает на отдыхе настроение! Оставшееся от еды время мы тоже проводили совсем неплохо, собирая грибы, купаясь в озере и даже охотясь, но последним занимались, в основном, Толя и Борис. Именно там и тогда я встретился с явлением, о котором любят рассказывать завзятые грибники и существование которого всегда вызывало у меня большое сомнение. Как-то я один бродил по лесу и вышел на поляну, довольно большую, которая сплошь была покрыта грибами, подберезовиками. Их было так много, наверно, тысячи, что мне показалось бессмысленным сорвать хотя бы один.
Нонна на работе в 1968 году получила две курсовки на август в литовский курорт Друскининкай. Мы ожидали приезда в Ленинград моей мамы и решили этот месяц не разлучаться, а отдохнуть на курорте все вместе. Мама и Миша не возражали. Мы посчитали целесообразным добираться до Друскининкая двумя группами: мы с Нонной на машине, а мама с Мишей на поезде. О дороге рассказывать не буду, но об одном наблюдении рассказать придется. Мы уже въехали в Литву и двигались по ухоженным литовским дорогам, когда обратили внимание на то, что леса забиты войсками, главным образом механизированными, на танках и бронетранспортерах. Нельзя было не заметить необычность формы — черного цвета, но каски и ремни были белые. Мне показалось, что в их виде было что-то устрашающее.
Мой въезд в Друскининкай был очень похож на описанный выше въезд в Киев. Куда бы я не направлялся в поисках своей гостиницы, по любой улице, я оказывался, в конце концов, на одном и том же месте. Комизм ситуации усиливался двумя обстоятельствами. Моя машина была очень заметна для пешеходов из-за непомерно возвышающегося багажника, обернутого какой-то полосатой матрасной тканью, и люди со смехом уже начали меня узнавать. Но мы тоже не оставались в долгу и тоже от души смеялись, потому, что нам казалось, что мы встречаемся с одними и теми же персонажами. Прежде всего, потому, что большинство этих людей были евреями. Как потом оказалось, это было совсем неудивительно — Друскининкай действительно был любимым местом отдыха евреев Советского Союза. Видимо — невидимо.
Я во всю снимал на свою кинокамеру, и мне показались результаты настолько интересными, что по возвращению в Ленинград я впервые попробовал озвучить этот фильм, причем озвучивали его сами действующие лица. Что-то получилось. Все было хорошо, за исключением заключительной части нашего отдыха. Совсем рядом с нами, и поэтому все хорошо прослушивалось по радио, начался последний акт Чехословацкой трагедии — ввод советских войск, а также войск ГДР, Польши и Болгарии. В Чехословакии еще с начала весны начались преобразования с попыткой создания “социализма с человеческим лицом”, которые могли бы стать началом демократизации всего коммунистического лагеря. Но могло ли это допустить коммунистическое руководство стран Варшавского пакта и, прежде всего, Советского Союза? 21 августа была введена 600-тысячная армия. Стал понятным замеченный нами при въезде в Литву маскарад наших войск. Как тяжело было слышать слова, едва доносившиеся из радиоприемника: “Русские, уходите, мы вас не звали”.
Я был не совсем точен, когда только что написал “все было хорошо”. На самом деле хорошо было не все. Нонна чувствовала себя неважно, и это проявилось еще до нашего отъезда. По возвращению из Друскининкая симптомы усилились, ее начали обследовать и обнаружили в женских органах опухоль. Какая — вначале было неизвестно. Доктор, чтобы снять напряжение, дал направление на операцию не в онкоинститут, а в ставший нам родным мединститут. Операция прошла благополучно, а, главное, опухоль оказалась доброкачественной. Так закончилось первое серьезное медицинское испытание для нашей семьи.
Пожалуй, одним из самых значительных мировых событий было первое посещение человеком Луны. Однако и для нас этот год был очень важным: переживания и надежды были связаны с Мишей. Он заканчивал десятый класс и должен был поступать в институт, а что это такое в то время — разъяснять, думаю, нет необходимости. Уже сам факт учебы в математической школе в значительной мере предопределял выбор направления дальнейшего образования. Другой, возможно, не менее значащий фактор этого выбора, родительское, то есть мое, воздействие. Причем, скорее всего, даже не прямое, а опосредствованное — мои интересы, разговоры, знакомые. И, наконец, его background: он в школьные годы никогда не проявлял никаких, в частности, гуманитарных, интересов, если таковыми не считать обычную любовь к чтению.
Я думаю, что в то время не только у нас, родителей, но и у него самого даже мысли не возникало о гуманитарном образовании. Хотя, может быть, я и не прав. В тридцатой школе он оказался под влиянием и обаянием преподавателя литературы, Германа Николаевича Ионина. Но это влияние проявилось позже. А тогда никого не удивило то, что он решил получить физико-математическое образование. Все нормально. Я уверен, что он без особого труда поступил бы на механико-математический факультет Ленинградского университета. Но Миша решил играть на грани фола и поступать на физико-технический факультет Ленинградского политехнического института, один из самых престижных факультетов в Ленинграде.
Что можно сказать о его подготовленности, формальной и неформальной. Ни в математике, ни в физике он до девятого класса не блистал, учился на четверки и пятерки и без особого интереса. За что не раз подвергался с моей стороны критике. Многим из нас приходилось встречаться с людьми, полностью поглощенными точными науками. Так вот наш Миша таковым не был. Когда он поступил в тридцатую школу, то сразу же понял, что для того, чтобы оставаться даже на среднем уровне, надо заниматься так, как он никогда не занимался — много и упорно. И он добился того, чего хотел: он стал учеником, правда, не самым лучшим, но выше среднего, и почти все математические и физические задачи повышенной сложности, которые им давались ежедневно десятками, стали ему по плечу. Появилось чувство уверенности, и однажды он мне сказал, что, в отличие от меня, не остановится на уровне кандидата наук. С таким настроением он и начал сдавать приемные экзамены.
Однако экзаменаторов очень мало интересовали его подготовленность, а если точнее, то их больше бы устраивала его неподготовленность — легче и комфортнее решать поставленную перед ними задачу — максимально препятствовать поступлению на престижный факультет евреев. Нет смысла описывать процедуру экзаменов, наглость взрослых людей, с вызовом говорящих неправду молодым, еще не искушенным людям, моральные травмы, которые эти люди не забудут никогда.
