Где наравне – талант и труд, Где ты навек сроднился с небом И где нашел себе приют…
2
Но, как известно, человек предполагает, а судьба диктует свое. И только через несколько лет удалось побывать там, где рос, учился и жил Николай Михайлович. Плыли мы по Сухоне на северо-восток. Оживали строки и целые стихи поэта. Несмотря на непогоду, гости из разных уголков страны не уходили внутрь в кубрики, молча причащались той неброской красоте, что так тонко и глубоко воспел Рубцов. А вечером звучали песни на его стихи (оказывается, их очень много), вспоминались страницы его биографии.
Подолгу в эти дни на капитанском мостике простаивал Василий Белов, глядя на пологие, тронутые скупым осенним солнцем берега. Ольга Фокина и Александр Романов рассказывали гостям о дружбе с Рубцовым, и каждый новый штрих был дорог и весом. Накапливали новый материал вологодские художники – те, что не только берегут память о поэте, но и прекрасно оформляют его книги. Небольшой теплоход не смог взять на борт всех желающих принять участие в мероприятиях, посвященных 50-летию поэта. Важнейшим из них было открытие памятника Николаю Рубцову в Тотьме скульптора Вячеслава Клыкова.
А на встречах с читателями, проходивших и в селе Никольском, и в Тотьме, тесно связанных с судьбой Николая Рубцова, мы еще раз убедились, как любят здесь его поэзию, как с каждым годом растет число почитателей этого доброго и большого таланта. О том же говорят и тысячи писем, и ценные документы биографии поэта, летящие со всех концов страны в Тотьму и Никольское, и постоянные издания его стихов, не дремлющие на полках магазинов, и все большее число как молодых, так и вставших на ноги поэтов, для которых Николай Рубцов – эталон истинной поэзии, мастер и друг. На обратном пути, задержавшись в Вологде, читала вечерами «Воспоминания о Рубцове» – книгу, сразу ставшую редкостью. Много в ней, очень много добрых слов о поэте! Если бы половину из них он услышал при жизни! Он, испивший не только горечь превратностей судьбы, но и боль непонимания, знавший жало сплетни и тиски одиночества…
…Поздно ночью откроется дверь. Невеселая будет минута. У порога я встану, как зверь, Захотевший любви и уюта.
Конечно же, для чувства этого были серьёзные причины. Отец после войны завёл другую семью, мать умерла рано, ещё раньше – старшая сестра Надя, и Коля оказался в детском доме. Ранимая душа будущего поэта не могла смириться с этим в самой глуби своей:
…В зарослях сада нашего
Прятался я, как мог, Там я тайком выращивал Аленький свой цветок… Кстати его, некстати ли, Вырастить всё же смог. Нёс я за гробом матери Аленький свой цветок.
Конечно же, потеря самого близкого человека не могла не сказаться на внутренних переживаниях поэта в течение всей его жизни, и так или иначе это читается, порой между строк, а иногда и впрямую.
Тихая моя родина! Ивы, река, соловьи… Мать моя здесь похоронена В детские годы мои. – Где тут погост? Вы не видели? Сам я найти не могу. — Тихо ответили жители: – Это на том берегу. …Тина теперь и болотина Там, где купаться любил… Тихая моя родина, Я ничего не забыл.
Одно ясно: драматический свет сиротства словно пронизывает всю поэзию Рубцова, отсюда и такая любовь к деревне, реке, вообще природе, ко всему, что было дорого в детстве, чему уже в поэзии досталось так много его сердца, этой щемящей нежности, что уже много лет не даёт читателю с душой пройти мимо поэзии Николая Михайловича.
И в то же время понятно, почему вовсе не рядовым воспринимается эпитет «зловещий» в таких строках:
…Молчал, задумавшись, и я, Привычным взглядом созерцая Зловещий праздник бытия, Смятенный вид родного края.
Рубцов – конечно же, лирик. Однако стихов о любви у него не так много. Но понятно, как много значит для него это чувство:
Улетели листья с тополей — Повторилась в мире неизбежность… Не жалей ты листья, не жалей, А жалей любовь мою и нежность!..
Или:
В минуты музыки печальной Я представляю желтый плес, И голос женщины прощальный, И шум порывистых берез,
