Если тебя не отвлекают разного рода режиссерские глупости, то петь «Евгения Онегина» очень приятно. Что и было в Японии, куда я ездила летом 1996 года, чтобы исполнить партию Филиппьевны на фестивале, посвященном культуре стран бассейна Тихого океана. Фестиваль традиционный, его организатором был еще знаменитый американский дирижер Леонард Бернстайн. В концертах приезжают выступать артисты из многих стран. Так было и на этот раз: в подготовке концертного исполнения «Евгения Онегина» участвовал японский молодежный симфонический оркестр, партию Ротного пел мексиканец, из России была я, дирижер был из США… Ансамбль получился очень хороший, что делает честь молодому дирижеру Фьоре, влюбленному в русскую музыку и расположенному к культуре России. Он даже пытался запоминать русские слова, старался узнать как можно больше нового о нашей стране. Стоит ли удивляться, что «Евгений Онегин» под его управлением был принят прекрасно.
Конечно, немалое значение в успехе нашей постановки имело и то, что японцы — удивительно музыкальный народ. У нас были выступления в Токио, а до этого — в Саппоро, где мы давали «Евгения Онегина» дважды: один раз — в зале, а другой раз — на открытом воздухе, в Парке искусств. Это был так называемый пикник-концерт — слушатели свободно располагаются около эстрады прямо на траве, образуя как бы своеобразный амфитеатр. И хотя это было концертное исполнение, действия никакого не было, звучала только музыка, пение, но все пришедшие в парк на оперу Чайковского слушали очень внимательно.
На всех трех наших выступлениях, несмотря на языковой барьер, успех был, без всякого преувеличения, огромный… И исполнителей, и слушателей объединяла музыка…
«У моего окна черемуха цветет…» Дивный рахманиновский романс. А вот еще один:
Поутру, на заре, по росистой траве
Я пойду свежим утром дышать…
Знаменитая рахманиновская «Сирень»…
У композитора так много романсов, посвященных цветам, или с упоминаниями цветов, что из них можно составить настоящий «музыкальный» сад. И это не случайно — Сергей Васильевич страстно любил и тонко чувствовал природу, с увлечением занимался разведением садов, устройством цветников в столь дорогой его сердцу Ивановке.
В это тамбовское имение своих родственников, родителей его будущей жены Натальи Александровны Сатиной, 17-летний студент Московской консерватории впервые приехал погостить летом 1890 года. И с тех пор Ивановка навсегда вошла в его жизнь и творчество. На протяжении двадцати семи лет — вплоть до своего отъезда из России в конце 1917 года — Рахманинов почти каждое лето проводил в этих удивительных по красоте местах Центральной России. Здесь ему на редкость хорошо работалось, здесь он обдумал и написал большинство своих гениальных произведений.
Ивановка для русской культуры значит не меньше, чем пушкинское Михайловское или дом Чайковского в Клину. Судьба ее после вынужденного отъезда хозяев оказалась трагичной. Если Михайловское или дом Чайковского были осквернены руками врагов, нахлынувших на русскую землю во время второй мировой войны, то к тому, чтобы усадьба в Ивановке исчезла с лица земли, приложили руку свои же — жители ближайших окрестностей. Привлеченные сразу после событий 1917 года весьма «революционным» лозунгом «грабь награбленное», а также во время восстания в начале 20-х годов на Тамбовщине (известном как «антоновщина»), они разграбили и разрушили то, что в течение долгих лет создавалось с любовью и заботой.
И при Сатиных, а потом и при Рахманинове усадьба в Ивановке процветала, была ухоженной, разумно распланированной. В ней было два парка, которые обитатели называли «старый» и «молодой» (или «новый»). Кроме того, были разбиты два сада — «верхний» и «нижний» («старый»). Существовало несколько аллей: кленовая, березовая, тополевая, около которой рос орешник. Самой длинной была «красная» аллея с вязами. «Красной» ее называли потому, что землю на ней смешивали с дробленым кирпичом. Сергей Васильевич, как и все обитатели усадьбы, особенно любил эту аллею, часто гулял по ней, обдумывая свои произведения. «Молодой» парк был устроен по английскому пейзажному типу: в нем свободно расположенными группами росли сосны, липы, березы в окружении кустов жимолости, жасмина, бересклета, и, конечно же, сирени. Сирени было много…
Одно описание того, сколько здесь было посадок, говорит об особой любви живших здесь людей к своей земле, к ее природе. Надо ли удивляться, что, оказавшись вдалеке от России, Рахманинов постоянно вспоминал родные места, пытаясь на своей швейцарской вилле, которую он назвал «Сенар» (Сергей и Наталья Рахманиновы), сажать те же деревья, которые росли в Ивановке. Не все посаженное им в Швейцарии приживалось, но от этих попыток композитора сохранился нарисованный план расположения ивановских садов и парков. Впоследствии именно этот небольшой, сделанный по памяти рисунок помог при восстановлении усадьбы Рахманиновых и создании музея на ее территории.
О том, чтобы сохранить имение композитора, в послереволюционные годы не могло быть и речи: до середины 40-х годов имя великого музыканта, «осмелившегося» не признать новую власть, старались не упоминать на его родине. И вот не только «варвар-человек», но и «варвар-время» сделали свое дело: к 60-м годам в усадьбе не сохранилась ни одна из прежних построек (а было их более двадцати). От знаменитого «рахманиновского» флигеля, когда-то увитого сплошным ковром дикого винограда, оставался лишь заросший бурьяном фундамент. Сады и парки без должного ухода одичали, заросли кустарником, изгородь вокруг усадьбы разрушилась…
В 60-х годах тамбовские энтузиасты из Общества охраны памятников истории и культуры начали святое дело — создание мемориального музея своего великого земляка. Первым шагом на этом непростом пути стала комната-музей в помещении колхозного клуба в Ивановке. В 70-х годах приступили к созданию уже дома-музея композитора. И начали с возведения на старом фундаменте флигеля, когда-то подаренного родителями Н. А. Сатиной к ее свадьбе с С. В. Рахманиновым, и где молодая семья жила, когда приезжала на лето в Ивановку. В эту первую воссозданную постройку усадьбы и перенесли экспонаты из комнаты-музея, расширили экспозицию новыми документами, мемориальными вещами. Дом-музей С. В. Рахманинова в Ивановке был открыт в июне 1982 года.
Как каждое благое дело, восстановление имения великого русского композитора, создание музея его имени не могло не привлечь людей с особым складом души — подвижников, на которых, как не зря говорится, земля держится. Одним из них был (и, слава Богу, есть и по сей день) Александр Иванович Ермаков, теперешний «ангел-хранитель» и директор музея в Ивановке. Буквально по крупицам он собирал различные документы — фотографии, письма, воспоминания, все, что могло помочь в организации настоящего, большого музея, а затем и восстановления в прежнем виде имения. Он завязал переписку с родственниками С. В. Рахманинова, в том числе и с теми, кто жил или живет и сейчас за границей. Все они поддержали Александра Ивановича в его замыслах, помогая в сборе необходимых документов и свидетельств. Идею полного восстановления мемориальной усадьбы в Ивановке поддерживали и местные власти Тамбовской области.
