В эту ночь в Триесте было необычайно тихо. Патрули медленно прохаживались по городу, по рабочим кварталам, но никого не встречали. Казалось, что город вымер. Но так только казалось. На западной окраине города строились в это время батальоны фашистов, заправлялись машины и мотоциклы. Дивизия ждала сигнала к наступлению.
А по улицам Триеста, прижимаясь к стенам домов, торопливо шли подростки, направляясь к собору Сан-Джусто. Началось это так: один из мальчиков, косоглазый Марио, услышал, как кто-то тихонько постучал в дверь их дома. Отец его, вскочив с постели, открыл дверь. Мальчик тихо подкрался к дверям, ведущим в комнату родителей, и прижался ухом к замочной скважине. Марио мало что понял из слов гостя и отца, но одно было ясно: заваривается какая-то каша. Долг дружбы обязывал мальчика немедленно сообщить об этом своим товарищам... И вот начались перебежки с улицы на улицу, из квартала в квартал. Ребята решили подняться на колокольню Сан-Джусто, откуда весь Триест виден как на ладони, и с нее наблюдать за тем, что будет происходить в городе.
Ровно в полночь Мехти вышел из дома Марты Кобыль. Через плечо у него была перекинута сумка с двумя порциями взрывчатки. Впервые за все время он шел выполнять задание один, без напарника.
Спускаясь в город, Мехти услышал шум машин, танков, мотоциклов и топот сотен кованых сапог.
* * *
"Началось", - подумал он и ускорил шаги.
У Карранти в эту ночь было приподнятое настроение. Только что по телефону он пожелал полковнику Гульбаху счастливого пути, еще раз пообещал ему свою помощь, когда это понадобится, и попросил осведомлять его о ходе операции. Все тайные тропы были отмечены на карте у Гульбаха, и он довольно отчетливо представлял себе возможные позиции партизан.
"Наконец-то с партизанами будет покончено!" - радовался Карранти. Он решил сегодня не спать, а ждать сообщений о первых успехах дивизии Гульбаха: ему должны были позвонить по телефону. Чтобы не скучать. Карранти включил радиолу.
...Партизаны вышли из своих убежищ и стали занимать позиции.
В гестапо, в эсесовсккх частях, оставшихся в Триесте, царило оживление. Немцы радовались не меньше Карранти: конец партизанам, теперь можно будет хоть немного отдохнуть от тревог. По городу бродили подвыпившие гитлеровцы.
В половине первого ночи на улицах Триеста можно было даже услышать излюбленную фашистскую песенку - "Лили Марлен".
...Мехти решил сократить путь и добраться до виа Фортуна проходными дворами.
Спустя минут десять он уже искал на этой улице дом Мазелли. Услышав шаги идущих в ногу жандармов Мехти остановился и вошел в первую попавшуюся дверь, над которой горели красные фонари. Внутри, кроме нескольких пьяных нацистов, никого не было. К Мехти подошел хозяин заведения, угодливо улыбаясь сказал:
- Синьор, сегодня есть полная гарантия, что взрывов не будет. А девушки наши скучают... Прошу...
- Я не один, - ответил Мехти, прислушиваясь к топоту проходящего по улице отряда фельджандармерии. - Нас целая компания.
- Где же они? - обрадовался хозяин.
- Я должен буду пойти за ними, они послали меня узнать, можно ли у вас хорошо повеселиться.
- Ну, конечно! - воскликнул хозяин. - Тут всего два клиента, этот третий не в счет, - он указал на развалившегося на диване итальянского унтера: унтер был вдребезги пьян.
- Тогда я пошел за своими.
- Торопитесь! - крикнул вслед хозяин. - А то мои девушки умрут от скуки!
Выйдя на улицу, Мехти оглянулся по сторонам и двинулся по виа Фортуна. Вскоре он увидел разрушеный дом, огороженный высоким забором. Это был тот самый "комбинат", который они недавно взорвали с Васей. На заборе висели афиши с изображением полуголых женщин, обрывки объявлений.
"Так... Через два дома будет дом, где прячется Карранти", - отметил про себя Мехти.
И вот, наконец, этот дом, который так долго разыскивали партизаны. Темно, тихо... И кажется, будто дом высечен из гигантского цельного камня. Мехти подошел к массивным дверям подъезда. Кнопка звонка должна находиться с левой стороны. Он нащупал ее. Надо дать три коротких и один протяжный звонок. Мехти решительно нажал на кнопку. Сейчас он боялся только одно-то: вдруг Карранти нет дома. Однако и с немцами Карранти быть не могло; ему нельзя было раскрывать ту роль, которую он играл в предстоящей операции. Это партизаны понимали.
За дверью послышались легкие шаги, щелкнул замок, и в дверях показалось лицо горничной Анны. Горничная хотела было спросить незнакомца, что ему нужно, но Мехти не дал ей опомниться. Он зажал горничной рот и вошел внутрь. Все остальное совершилось в течение нескольких секунд; Мехти скрутил горничную по рукам и ногам, сунул ей в рот кляп, привязал ее к перилам лестницы и, закрыв дверь, направился наверх. Медленно, с большой осторожностью, держа наготове пистолет, продвигался Мехти по коридору. На этот раз нельзя было позволить американцу опередить себя...
...В гостиной гудела радиола, свет хрустальной люстры пламенел в двух больших стенных зеркалах. Насвистывая военную американскую песенку "Улыбайтесь", Карранти укладывал в автоматический проигрыватель радиолы недавно полученные из Америки пластинки. Первой он пустил пластинку с "бугги-вугги", довольный поднял от радиолы гладко причесанную голову и замер на месте.
Слева от радиолы было вделано в стену большое, окаймленное витиеватой рамой, зеркало, и оттуда смотрел на Карранти человек в немецкой форме. Взгляд его черных глаз был решительным и беспощадным.
Карранти был настолько ошеломлен, что не сразу даже повернулся к человеку, стоящему за его спиной. Несколько секунд они смотрели друг на друга в зеркало. Потом тонкие губы Карранти искривились, рука потянулась к тумбочке, на которой лежал пистолет, и повисла в воздухе: Карранти вспомнил, что Михайло стрелял метко.
Медная труба джаза взяла пронзительно высокую ноту и долго держала ее, в то время как барабан отбивал бешеные такты.
Карранти повернулся к Мехти, жалкая улыбка расползлась по его лицу:
- Ты... ты не должен убивать меня, Михайло!.. Я тебе все сейчас расскажу...
- Нет, Карранти, - покачал головой Мехти. - Нам не о чем говорить с вами. Все ясно. Вы прикидывались другом. И вы предали нас. Я думал, что вы примете смерть более мужественно.
Он медленно направился к Карранти, а тот отступил и прижался к радиоле. Струйки пота текли по его щекам, он был бледен, но старался не выдать своего страха.
- Но я... я американец! - воскликнул он.
- Я этого не знаю, - сухо ответил Мехти.
Не отрывая глаз от медленно надвигавшегося на него Мехти, Карранти лихорадочно шарил рукой по тумбочке, но не находил пистолета.
