Творчество интересно и само по себе. Ему в нем «нравится больше всего сам процесс сочинения, придумывания самого фильма, запись придуманного, мизансцены. Интересны поиски мест съемок будущего фильма. Съемочный момент — наименее интересный. Потому что уже все придумано, изобретено. Тебе нужно только реализовать, и это есть самый скучный момент».
Затем Андрей предлагает посмотреть несколько отрывков из фильмов, наиболее им ценимых. Это похоже на мастер-класс и интересно молодым кинематографистам. Сначала два отрывка из фильма Акиры Куросавы «Семь самураев». Первый — сцена ожидания боя и страх, сопутствующий этому ожиданию. Тарковский обращает наше внимание на то, как это делает Куросава. Один из персонажей — молодой самурай — лежит на земле. Вокруг его головы — цветы. Слышится звук приближающейся вражеской конницы. Цветы дрожат, и все сильнее по мере приближения конницы. Дрожащие цветы выражают страх молодого крестьянина.
В следующей сцене — рукопашной схватке под дождем, в грязи — зритель видит смерть одного из воинов, его играет Тосиро Мифунэ. Когда сраженный Мифунэ падает на землю — дождь смывает с тела убитого грязь, тело становится абсолютно белым. Эта белизна смерти всегда притягивала Андрея, он об этом не раз говорил.
Затем последовал отрывок из фильма Бунюэля «Назарин»: раненая женщина-проститутка хочет напиться, подползает к столу, на котором стоит кувшин с водой. Неловким движением сваливает кувшин на пол, и вода разливается. Тогда женщина подползает к другому столику, где стоит блюдо с темной, грязной водой, в котором, возможно, мыли посуду, и делает несколько жадных глотков.
Последний отрывок: на экране финальная сцена фильма Антониони «Ночь».
Тарковский объясняет зрителям особенности этой сцены, где муж и жена, долго живущие в браке, исчерпали свои взаимоотношения. Андрей, улыбаясь, приводит в пример слова своей знакомой, сказавшей, что если люди живут вместе пять лет, то это уже кровосмешение. Исполнители ролей — знаменитые актеры: жена — Жанна Моро, муж — Марчелло Мастроянни.
Жанна Моро достает из сумочки письмо и читает вслух. Письмо замечательно само по себе, полно волшебного любовного чувства. С волнением слушает чтение муж и в конце спрашивает, кто написал такое чудесное письмо. «Ты», — отвечает ему жена…
«Это мои вкусы, мои любимые режиссеры, это круг моего чтения. Перед каждой новой картиной я пересматриваю эти фильмы для вдохновения, а не для повторения», — говорит Тарковский.
В конце встречи Тарковский соглашается отвечать на вопросы и просит, чтобы они были связаны только с искусством.
Один из зрителей спрашивает, почему Тарковский так критикует итальянскую организацию работы в кино и почему он, оторвавшись от родины, не боится потерять силы, питающие русского художника, как они питали Михаила Булгакова.
Тарковский отвечает на первый вопрос так: во времена великого итальянского кино продюсеры были идейными сообщниками режиссеров, в случае нехватки денег, как и члены группы, продавали свои маленькие кафе, бары и отдавали деньги на окончание фильма. Теперь по-другому, он получает информацию от своих же итальянских друзей. К счастью, сам он работает в хороших условиях, а если и столкнется с трудностями — жаловаться не будет. «Надо же, в конце концов, все попробовать», — с улыбкой и под аплодисменты зала заканчивает он.
Вопросу о разрыве с родиной Тарковский удивился: «Герой моего фильма — русский, действие картины происходит в Италии. О каком разрыве вы говорите?» Ответ был убедительным, Тарковский и его удивление — искренним. Кто же знал, что вопрос будет иметь столь драматическое продолжение, что и врагу не пожелаешь. Вряд ли Тарковский предполагал приближение грандиозного скандала и той драмы, которая его ожидает.
В мае 1984 года Италия выставляет «Ностальгию» на Каннский фестиваль с расчетом на Гран-при. Фестиваль заканчивался, и тут разгорелся скандал. Жюри награждает Тарковского лишь утешительным призом за вклад в киноискусство вместе с французским режиссером Робером Брессоном. Вручение премий снято на пленку, одна из записей у меня есть. И когда я просматриваю ее, то не перестаю удивляться шуткам судьбы. Долгие годы Тарковский поклонялся именно Брессону, восхищаясь простотой формы и глубиной мысли его фильмов: «Дневник сельского священника», «Мушетт», «Случайно, Бальтазар» и других. И вот суждено же было заочному ученику первый раз в жизни встретиться с учителем на сцене, чтобы получить приз, разделенный пополам! Андрей был возмущен распределением наград и обвиняет в этом Сергея Бондарчука, бывшего членом жюри фестиваля от советской стороны: якобы тот выступил против присуждения «Ностальгии» главной премии. Тарковский с негодованием пишет об этом в письме к Ф. Т. Ермашу, об этом же говорит в многочисленных интервью, в документальном фильме режиссера Бальиво, пишет в дневнике.
Премию вручал знаменитый американский режиссер, автор «Гражданина Кейна» Орсон Уэллс На сцену слева из-за кулис вышел Брессон, элегантный старик с копной седых волос, принял приз и пожал руку Уэллсу с достоинством, не тяжеловесным и значительным, а легким и изящным. После появился Андрей, вышел вторым, и уже по походке чувствовалось, что этим недоволен. Взял награду. Брессон с приветливостью протянул руку Андрею, но тот нервно закрутился на месте. Рукопожатие не состоялось… Неловкая сцена, которую неловко смотреть, если не догадываться, не понимать, не знать душевного состояния Андрея в этот момент его жизни.
Только позже, через два года, в Париже состоялись дружеские и уважительные встречи с Брессоном. С нежностью и любовью пишет о них в дневнике уже больной Андрей.
А вот после каннского скандала и драма — миланская конференция 4 июля 1984 года, где Тарковский отказался возвращаться на родину. «Невозвращенец» — страшное слово семидесятых-восьмидесятых годов. На конференции присутствовала европейская пресса, телевидение.
Эббо Демант снял это интервью и использовал в своем фильме. Я много раз смотрел сцену этой конференции, такой драматичной, такой волнующей, что невозможно без сострадания и какого-то ужаса видеть трясущиеся руки Андрея, его нервное, потерянное и растерянное лицо. Временами он останавливался, потому что ему трудно было говорить, и тогда в молчании обращал напряженный и какой-то затравленный взгляд к присутствующим, ища у них понимания своего насильственного и безвыходного положения. Хотя заранее было решено, что он не вернется, для того и собрана конференция, но сказать все это вслух, выговорить эти слова оказалось невозможно трудно. Слушать Андрея было совершенно невыносимо для понимающих русский язык. А там были понимающие — и Юрий Любимов, и Мстислав Ростропович, и Владимир Максимов, и другие. Даже они не предполагали такого состояния Тарковского во время объявления своего решения, может быть совершенно рокового, возможно и спровоцировавшего рак легких. Конференцию организовал ныне покойный Владимир Максимов. По его словам, он предупреждал Андрея о тяжелой участи эмигранта, об изменении его статуса: «Поменяется все, друзья станут врагами».
