Последствия были самыми ужасными. По моему личному мнению, они привели Тарковского к глубочайшему стрессу и печальному концу.
Эббо Демант и доктор Вернер
Знакомство с Эббо Демантом, состоявшееся после похорон Андрея в Париже, имело продолжение. Летом 1987 года он приехал в Москву, чтобы заканчивать фильм, и я отвез его на места съемки «Зеркала» в Тучково, потом, по его просьбе, в Переделкино.
Тогда Эббо Демант много рассказывал об Андрее. По его совету Андрей после первого курса химиотерапии в больнице Сарсель под Парижем отправился в Германию, в город Эшельбронн, в антропософскую клинику в двадцати километрах от Баден-Бадена. Андрей давно интересовался учением антропософа Рудольфа Штайнера и даже замышлял фильм о нем.
В московском музее Андрея Белого на Арбате можно прочесть некролог умершему в 1934 году Андрею Белому, подписанный Л. Каменевым, Б. Пильняком, Б. Пастернаком, где упоминаются идеологические просчеты А. Белого, такие, как увлечение мракобесом Р. Штайнером. Автор текста — известный партийный деятель Л. Каменев. С тех времен фигура доктора Штайнера советскими культурологами не упоминалась.
Совет, данный Демантом из самых добрых побуждений, не принес пользы Андрею. Уверовав в волшебную силу природы, человеческого организма, он пошел босиком по росистой траве, естественно (ведь здоровье было ослаблено), простудился и заболел крупозным воспалением легких.
В клинике Андрей жил один. Жена привезла его и больше ни разу там не появлялась. О Ларисе Павловне Эббо Демант спокойно говорить не может. Участвуя в кинофестивале в Штутгарте весной 2000 года, Демант со сцены с возмущением рассказывал, как вскоре после смерти режиссера он приехал в Париж, чтобы познакомиться с дневниками Андрея. Лариса Павловна на его глазах вырывала из «Мартиролога» — Андреева дневника — неугодные ей страницы и рвала на мелкие кусочки.
В Эшельбронн к Андрею никто не приезжал, кроме Деманта и монтажера «Жертвоприношения» Михала Лещиловского. Андрей с Демантом много беседовали. Тарковский говорил, что природа Шварцвальда абсолютно совпадает с представлениями, которые у него были, когда он писал сценарий «Гофманианы».
Говорили они и о самом Гофмане, о поэтах-романтиках, его современниках.
Эббо рассказывал Андрею о Германии, пытался передать ему ее дух, историю, рассказывал и о Баден-Бадене как о культурном центре Юго-Западной Германии. Хоть Андрей и бывал раньше в Западном Берлине, о Германии он знал мало. В разговорах, и это с сожалением отмечал Демант, они выяснили, что обладают противоположной информацией и о Германии, и о Советском Союзе, и о многом другом. Однако я понял, что Демант был человеком, вызывающим у Андрея доверие. Да иначе и быть не могло: фильм о русском режиссере в изгнании замышлялся Демантом в соавторстве с Тарковским. После смерти Андрея его жена настаивала на том, чтобы заканчивать фильм и монтаж в качестве сорежиссера Деманта. Разумеется, ее прежде всего интересовали права на будущий фильм. Но фильмы делают профессионалы, а Эббо Демант — настоящий профессионал, и сотрудничество с таким человеком, как Лариса Павловна, принципиально исключалось.
В беседах в Эшельбронне Андрей делился с Эббо мыслями о взаимоотношениях человека и природы, говоря о каком-то особом характере и свойстве самой природы, ее способности воздействовать на душу человека. Рассуждения эти понятны тем, кто знает и любит фильмы Тарковского.
О дружеском отношении Андрея к Деманту свидетельствует памятный подарок — рисунок Андрея: дерево и под ним — могила с православным крестом, загадочный глаз в корнях дерева и фигура летящего в небе ангела. Еще по институту мне были хорошо знакомы его рисунки, или резко авангардистские — автопортреты, или лирические, вроде света вечернего фонаря среди голых ветвей осеннего дерева. Рисунок этот до сих пор украшает папку с раскадровкой «Убийц», нашей первой совместной работы. Невыносимо грустно сопоставление этих рисунков с предсмертным рисунком Андрея.
Встречи с людьми, знавшими Андрея при жизни, были особенно важны для нас, разлученных с ним в последние годы его жизни.
В 2001 году к нам в Москву приехал бывший главный врач клиники в Эшельбронне, лечащий врач Андрея доктор Ганс Вернер. Он много лет пытался разыскать Марину и наконец нашел ее адрес. Они встретились. Его рассказ дополнил и углубил рассказы Эббо Деманта об этом периоде жизни Андрея.
Доктор Вернер говорил о замкнутости, одиночестве своего пациента. Доктор как психолог почувствовал в его поведении некоторую отчужденность. Не способствовало их сближению и отсутствие общего языка. После некоторого размышления доктор принес в палату икону Богородицы, привезенную из России его покойным другом, и повесил над кроватью Андрея. Лед отчужденности растаял, больной открылся для контакта.
Врач, через руки которого прошли тысячи пациентов, был потрясен встречей с Тарковским. Несмотря на языковой барьер (им помогала в общении знающая русский язык медсестра), он сумел понять, что Андрей глубоко страдает от разлуки с родиной. Он также почувствовал глубокую религиозность Андрея.
«В нем жило трагическое и великое. И то, что отличает русскую сущность, — идея Воскресения». Так доктор-русофил, последователь учения Штайнера и поклонник поэзии Рильке, определил состояние души русского больного[20].
В 1995 году Берлин торжественно отмечал 100-летие рождения кино. Организаторы выставки, Фонд немецкой кинематеки, достали несметные деньги на устройство роскошной выставки. Вклад немецкого кино, особенно экспрессионизма, в лице Фрица Ланга, Фридриха Вильгельма Мурнау, Георга Вильгельма Пабста и других известных на весь мир мастеров действительно уникален и велик. Все в целом — и идея, и дизайн выставки — демонстрировало новую Германию, гордившуюся своими историческими и современными достижениями. Берлин снова претендовал на звание столицы Европы.
Уникальная выставка была устроена в помещении Мартин Гропиус-Бау. Некоторую пикантность составляло ближайшее соседство: в пятистах метрах от музея находились развалины рейхсканцелярии с бункером, в котором отравился Гитлер с Евой Браун. Контраст такого соседства волновал приглашенных москвичей, то есть нас с Мариной.
А с приглашением дело было так. Позвонили из Берлина, из немецкой кинематеки, и спросили, нет ли у нас рисунков или живописных работ Тарковского для выставки, посвященной столетию кино. С последующим, разумеется, возвратом. И сколько мы хотим денег за это дело? Я был дома один и сказал, что хотелось бы повидать выставку, если это возможно, а денег брать за Андреевы вещи мы не можем. Тогда они быстро прислали приглашения и билеты. Поселили в гостинице «Антарес», напротив Мартин Гропиус-Бау. Привезли мы, как и обещали, несколько пейзажей молодого Андрея.
