Этот стишок сочинили мы с Элин.
Другой сочинили Элин и Марианна Б.:
Петушки, цыплятки, куры. Аллан ест яйцо,
А Сельма только смотрит на него.
Это мне за то, что я не ем яиц. После ужина тетя заиграла сельскую польку, и мы все устроили большой хоровод, как на Рождество. Затем дядя завел прелестные старинные танцы, точь-в-точь как он делал летом у нас дома, и мы все — и большие, и маленькие — очень веселились.
Я начисто забыла, о чем разговаривали дядя и мадемуазель С., пока не вернулась домой, не легла в постель и не погасила свечу, собираясь прочесть молитвы.
Тогда-то я подумала, что читать «Отче наш» никак нельзя, ведь я проявила такую трусость.
Простит ли мне Бог когда-нибудь или, наоборот, накажет многими тяжкими испытаниями…
Всё, свеча догорела, писать больше нельзя.
Утром второго дня Пасхи
Вчера мы — Даниэль, тетя и я — ходили гулять и на углу одной из улиц заметили толпу людей.
На краю тротуара был установлен каменный столбик (высотой не больше полутора локтей, предназначенный явно затем, чтобы экипажи и телеги не могли на крутом повороте заехать на тротуар), а на этом столбике стояла кошка, которую загнали туда три маленькие собачонки. Кошка была до смерти перепугана, выгнула спинку, глаза горели огнем, коготки скребли по камню столбика. Она определенно намеревалась защищаться до последнего, но не видела никакой возможности слезть на землю, потому что бежать было некуда — ни единого укромного местечка вокруг. Собачонки тявкали, вставали на задние лапы, пытались стащить кошку наземь. Счастье, что они маленькие, иначе бы давно ее сцапали. А народ толпился вокруг, жалел кошку, но никто не знал, как ее вызволить.
Тогда Даниэль вышел вперед, спокойно взял кошку за шкирку и отнес в подворотню, а там отпустил. Вот так, легко и просто. Собаки-то были маленькие и совсем неопасные, а кошка крепко вцепилась в Даниэлево пальто, но его не царапала.
Не могу описать, как замечательно Даниэль это проделал. Когда мы вернулись домой, тетя сказала, что Даниэль несомненно станет превосходным хирургом, ведь он такой решительный и все делает так славно и ловко.
В тот же день после обеда
Сегодня Даниэль уехал в Упсалу, чтобы вернуться к занятиям, а перед отъездом тетя устроила небольшой прощальный завтрак. Когда мы сидели за столом, дядя обронил, что скоро весна, и рассказал, как в его время в Упсале праздновали Вальпургиеву ночь[52] и Первое мая.
Тетя тоже вспомнила прекрасные весенние праздники, в которых участвовала, и вдруг спросила Даниэля, состоится ли в этом году какой-нибудь весенний концерт или карнавал.
Даниэль ответил, что весенний концерт состоится непременно, да и карнавал, верно, тоже, только вот говорили, что все это сдвинут к середине мая. Из опасения, что погода в начале месяца может оказаться ненастной.
— Мне бы хотелось, чтобы Сельма съездила в Упсалу на весенний праздник, — сказала тетя, — ведь, что ни говори, такое никогда не забудешь. А у нее, может, и не будет в жизни другого случая все это увидеть.
Когда тетя это сказала, Данэль положил нож и вилку и прищелкнул пальцами.
— Как хорошо, тетушка, что вы мне напомнили! — воскликнул он. — Я ведь напрочь запамятовал передать приглашение от докторши Хедберг!
Дело в том, что, когда я была маленькая, в Сунне жил доктор по фамилии Хедберг, который обычно приезжал в Морбакку, когда мы болели. Но он умер — мне тогда было шесть лет, — а его вдова с четырьмя детьми перебралась в Упсалу. Они небогаты, докторша зарабатывает на жизнь, принимая пансионеров. Даниэль прожил у нее уже два года, и маменька не устает повторять, как она рада, что он именно там.
И вот, оказывается, докторша Хедберг пригласила меня в Упсалу на весенний праздник, ведь она давняя приятельница маменьки и папеньки, а Даниэль чуть не забыл передать приглашение.
Пожалуй, я все-таки вправе думать, что он немножко странный, не по отношению к другим, а по отношению ко мне.
Но в общем-то не имеет значения, каков Даниэль, раз я теперь знаю, что смогу поехать в город, где живет мой студент. Мне бы хотелось повстречать его, ведь я слышала, что ему нравится разговаривать со мной. Совершенно неважно, что он помолвлен, я же собираюсь стать писательницей и не выйду замуж ни за него, ни за кого другого, мне просто хочется поговорить с ним, так же долго и приятно, как тогда в поезде.
Пятница 18 апреля 1873 г.
С самого пасхального вечера я пребываю в ужасном страхе, потому что мне кажется, Господь сердит на меня. Надо было мне не молчать, а встать и свидетельствовать о своей вере. Каждый день и каждый час я жду наказания.
Поначалу я невероятно обрадовалась, что поеду в Упсалу и встречу моего студента, но теперь боюсь, что-нибудь помешает мне поехать. Ведь, возможно, именно таким будет наказание, и справедливое.
Суббота 19 апреля 1873 г.
Сегодня, когда я пришла на английский урок к полковнице X*****, у нее сидела мадемуазель Ида фон К. При моем появлении мадемуазель фон К. сразу встала и поспешила уйти, но я успела заметить, что она плакала, и поняла, что говорили они с полковницей о чем-то печальном.
Полковница не плакала, но вид у нее был весьма огорченный и грустный, некоторое время она сидела, глядя в пространство перед собой, и словно не замечала моего присутствия.
— Ох-ох-ох, каких только бед не творят эти мальчишки! — наконец с глубоким вздохом проговорила она.
Потом повернулась ко мне и начала просматривать мою письменную работу. Но несколько раз пропускала допущенные мною ошибки. Я сама их заметила, а она нет.
Затем пришел черед разговорных упражнений, и она предложила мне что-нибудь рассказать. На любую тему по моему выбору. Просто рассказать, и все. А она поможет, если я не буду знать того или иного английского слова.
Я попробовала пересказать историю с привидениями, которую прочитала в «Видениях и голосах сокрытого» Карла Августа Никандера. Однако полковница явно думала о чем-то другом, потому что, когда я спотыкалась в английском, приходила на помощь не так быстро, как обычно.
Хотя, пожалуй, она все-таки чуточку следила за рассказом, поскольку, когда я закончила, она сказала, что никогда не находила истории с привидениями очень уж страшными, ведь по ним почти всегда видно, что это выдумки. По-настоящему страшные истории как раз те, что происходят в реальной жизни.
И она поведала мне случай, происшедший в Стокгольме в дни ее юности, еще до отъезда на Сен-Бартельми.
