Выводы по расследованию причин аварии были заслушаны на военном совете авиакорпуса с присутствием командира полка, которому тоже дали возможность высказаться по поводу примечания в акте. В нем действия командира полка оценивались как неправомочные с моральной точки зрения. В лучшем случае, как непрофессиональные. Зато поведение летчика Козлова — как героическое, заслуживающее поощрения, а не осуждения, как это пытались сделать на общем собрании по указанию Тимошенко.
— Почему вы считаете действия командира полка неправомочными? — обратился командир корпуса к председателю комиссии.
— Командир полка знал, что самолет Козлова в тяжелом аварийном состоянии, но не принял должных мер для аварийной посадки. Свои ошибки он пытался замазать надуманной недисциплинированностью летчика, который будто бы самовольно, наперекор приказу, принял решение спасти боевого товарища и машину. Он герой, товарищ генерал, настоящий. Без прикрас.
Военный совет учел выводы комиссии, и распоряжением по корпусу рекомендовано новому командиру полка представить двадцатидвухлетнего паренька к правительственной награде.
Приказом по корпусу майора Тимошенко от греха подальше (а вдруг он действительно какой-то родственник маршалу) перевели на ту же должность в другую дивизию, а штурмана Компанийца назначили временно исполняющим обязанности командира полка.
Война приближалась к концу. Мощные клещи протянулись к Берлину с юга и севера. Войска Конева и Рокоссовского с ходу форсировали Одер южнее Фюрстенберга и севернее Шведта. «Голубая линия» по Одеру затрещала по швам. Наиболее ожесточенное сопротивление немцы оказали на участке маршала Жукова в районе Зееловских высот. Но когда и эти сильно укрепленные позиции были преодолены и войска маршала подошли к окраинам столицы «тысячелетнего рейха», город оказался в полной осаде со всех сторон, а сопротивление — бессмысленным. Однако глубоко под землей, в бункерах Рейхсканцелярии, верхушка Третьего Рейха отклонила условия маршала Жукова о полной капитуляции, хотя на западном фронте немецкие войска по келейному указанию сверху прекратили сопротивление и начали организованно сдаваться в плен.
В это время в ставку Жукова для координации действия трех фронтов по окружению и уничтожению берлинской группировки войск были вызваны начальники штабов армий и корпусов, нацеленных на штурм агонизирующего города. Собираясь отбыть на важное совещание, начальник штаба Четвертой воздушной армии поинтересовался: все ли полки и дивизии перебазировались из Пруссии, где очаг сопротивления гитлеровцев сократился до границ княжества Габсбургов.
— Все, — доложил адъютант. — Осталось подписать Вам представление в штаб фронта на присвоение звания Героя Советского Союза, и можно улетать.
— Давай, кто там отличился в Пруссии? — подвинул к себе чернильницу начальник штаба, — Те-кс, Евгений Савицкий. Этому подпишу. Не каждый из тыла рвется на фронт, теряя уютное место, высокую должность и безопасную работу, чтобы лично сразиться с врагом. А вот Козлова Владимира что-то не помню. Кто рекомендует?
— Комиссия по расследованию ЧэПэ на аэродроме. Здесь можете не беспокоиться: все ступени представления соблюдены.
— Какое отношение имеет комиссия к представлению?
— Новый командир полка, опираясь на выводы комиссии, дает блестящую характеристику молодому штурмовику, вступившему в бой с истребителями врага. Да и мужество принятых решений в аварийной ситуации с висячей бомбой о многом свидетельствует.
— Постой, постой. Я что-то слышал об этом. Не тот ли это летчик, что телеграфный столб утащил с узла связи немецкого командования?
— Он самый. В последнем бою под Принцлау сбил «хейнкеля».
— А здесь записано два, — потыкал карандашом по наградному листу начальник штаба.
— Один, подтвержденный участниками боя. Второй записал ему Федоров из числа своих, уничтоженных в этом бою, чтобы только спасти парнишку от трибунала, которым угрожал ему Тимошенко, спасая свою честь.
— Ясно. А третий лист на кого вы мне под клад ываете? По разнарядке нам разрешили двоих представить: истребителя и штурмовика. Что тут неясно кадровикам?
— Кадровики, можно сказать, спасовали. Все-таки сбить семь самолетов в одном бою ни одному асу не удавалось.
— А подтверждения имеются?
— Насчет подтверждений туговато. Это же за линией фронта произошло. Свидетельствует ведомый Савельев, а штурмовики удостоверить точно не могут. Они видели бой, а кто и сколько одержал побед указать не могут. Мы оттуда ушли. Если сам летчик или его командир об этом не беспокоятся, то кому это нужно? Не велика беда.
Родина от этого не пострадает.
— Да-а какого же хрена представлять к Герою человека с недостоверными фактами? — возмутился начальник штаба.
— Командир корпуса настаивает.
— Понятно. Отложите его дело до уточнения. Ему пора хвоста накрутить. Опять своевольничает. Совсем забросил свои прямые обязанности по воспитанию молодежи. Колошматить юнцов — не геройство. С разнарядкой надо считаться.
В перерыве между заседаниями группа генералов и старших офицеров обступила начальника штаба фронта Малинина. Командующий армией генерал-лейтенант Берзарин и писатель Константин Симонов завели разговор о капитуляции немцев.
— Я бы на месте Гитлера пожалел население и город бы давно объявил открытым, а сейчас бы просто сдал, как французы сберегли Париж после прорыва оборонительной линии «Мажино», — открывая коробку «Казбека» и предлагая окружающим расслабиться табачком, раздумчиво проговорил генерал, приглашенный на совещание лично Жуковым.
— Для самолюбивых фанатиков народ — быдло. Чего его жалеть? — заметил начальник штаба. — Чем грандиознее конец, тем монументальнее венец.
— По-моему, венчать зачинщиков войны никто не собирается, — отозвался Симонов, раскручивая вояк на откровенность. — Народ их проклянет, как зарвавшихся псов кровавой бойни. После войны парижане первый памятник в городе поставят маршалу Петену за предотвращение разрушений в городе и неминуемой гибели невинного населения, — с вызывающей смелостью суждений закончил свою мысль собственный корреспондент главной газеты Красной Армии.
— Они его, скорее всего, расстреляют за предательство, за сотрудничество с немцами, — рассудил начальник штаба.
— Может статься и повесят, как итальянцы Муссолини, за ноги вниз головой, но памятник за спасенный город он заслужил. Тут, хоть стой, хоть падай, но кесарю — кесарево, а Богу — Богово отдай. Иначе человечество лишится человечности, превратится в скопище псевдопатриотических варваров. Мы и так… — осекся вдруг один из кандидатов на почётную должность коменданта осажденного города, завидев проходящего мимо «гориллу» из центра разведуправления.
