Но до конца второй имперіи кафе-шантаны должны были ограничиваться программой изъ вокальныхъ номеровъ, съ прибавкою разныхъ «exibitions», какими пробавляются цирки. Литературный и художественный уровень кафе-шантановъ и тогда былъ очень низменный, и каждаго изъ насъ поражало то, что въ городѣ, гдѣ постоянно живутъ и работаютъ сотни тысячъ увріеровъ — рабочій народъ все болѣе и болѣе привыкалъ къ пошлостямъ подобныхъ залъ. Одна только знаменитая Тереза выдѣлялась своимъ талантомъ и нѣкоторой задушевностью въ исполненіи жанровыхъ пѣсенокъ, и въ ней еще чувствовалось то, что французы называютъ «l’élément peuple». Ho «народъ», какъ тогда, такъ и теперь, попадая въ болѣе дешевыя увеселительныя залы, смакуетъ самое низменное шутовство и часто самую разнузданную порнографію. Прежде, по крайней мѣрѣ;, тотъ слой общества, который считалъ себя болѣе развитымъ и порядочнымъ — нѣсколько брезгливо относился къ продуктамъ кафе-шантаннго производства; а за послѣдние пятнадцать лѣтъ все перемѣшалось. Бульварная пресса, превратившая порнографію въ предметъ самой выгодной спекуляціи, дѣйствовала въ руку зрѣлищамъ и увеселеніямъ, гдѣ циническое озорство и литературное безвкусие соперничаютъ одно съ другимъ. И политика дѣлала кафе-шантаны своимъ подспорьемъ. Генералъ Буланже нашелъ въ знаменитомъ Paulus'е глашатая своей популярности и только одна Иветта Гильбер, до сихъ поръ еще не успѣвшая пріѣсться парижанамъ, внесла нѣсколько новый менѣе пошлый и плоский оттѣнокъ въ жанровую шансонетку. Ко времени появленія этой Терезы третьей республики развился и особый видъ зубоскальства и претенціозной эксцентричности на самыя скабрезныя темы, пашедииій себѣ выражение въ дорогомъ кафе-шантанѣ «Chat, noir», гдѣ дебютировали часто сами сочинители словъ и музыки, передъ избранной публикой: вивёровъ обоего пола, писателей туристовъ и кокотокъ высшаго и средняго полета. И въ этомъ ночномъ кабачкѣ, и въ мелкихъ театральныхъ залахъ исполнительницы шансонетокъ, съ литературными претензиями, предлагали новинки въ сентиментальномъ и порнографическомъ вкусе и до сихъ поръ находятъ себѣ критическихъ чичероне, въ видѣ «comférencies», которые комментируютъ то, что пропѣла или будетъ пѣть Иветта Гильберъ, или другая какая-нибудь шансонеточная «дива».
Въ послѣдніе двадцать лѣтъ нѣсколько театральныхъ залъ были преобразованы на англійскій ладъ, роскошно отдѣланы, съ размѣрами большихъ театровъ и съ разными приспособленіями для гулянья и разговоровъ, съ огромными программами, гдѣ вы находите: и пѣніе, и музыку, и акробатовъ, и цыганскіе оркестры, и живыя картины, и цѣлые балеты, и оперетки, и обозрѣнія, и зрѣлища, какихъ при второй имперіи, при Тьерѣ и Макъ-Магонѣ еще не разрѣшали, вродѣ, напр., изображенія того какъ одѣвается и раздѣвается парижанка. Дальше этого вида эротизма парижскіе подмостки еще не шли, но, вѣроятно, пойдуть, судя по одной пантомимѣ, какую я видѣлъ въ театрѣ «Олимпія», на темы первой брачной ночи. По музыкѣ еще кое-что попадается болѣе талантливое въ пантомимахъ и балетахъ, но литературность всѣхъ этихъ великолѣпно отдѣланныхъ театральныхъ залъ до сихъ поръ — самая жалкая, и что непріятно даже за французовъ, за всю націю, это — смѣхъ публики. Сочинители разныхъ pochades, сценъ и куплетовъ занимаются исключительно карикатурными пошлостями, гдѣ типы крестьянъ, увріеровъ, буржуа, военныхъ, франтовъ, кокотокъ, свѣтскихъ женщинъ страдаютъ повальнымъ идіотствомъ. А между тѣмъ какое-бы обширное поле представляли собіою всѣ эти кафе-шантанныя залы для умной шутки, для сатирическаго изображенія современной жизни, для поднятая художественныхъ вкусовъ и настроенiй той публики, которая рѣже ходитъ въ театры и довольствуется болѣе легкими увеселеніями. Въ одну изъ моихъ поѣздокъ въ Парижъ я былъ пораженъ низменностью комизма въ разныхъ пантомимахъ какія даются и въ лѣтнихъ циркахъ. И какія-нибудь безсмысленныя, безвкусныя мимическія пощады идутъ нѣсколько мѣсяцевъ сряду. Только въ лѣтнемъ Ипподромѣ (теперь закрытомъ) давали не безъ успѣха большія пантомимы съ хорошей музыкой начинающихъ композиторовъ, вродѣ напр., эпопеи Жанны. д’Аркъ. Даже и балетъ, играющій въ «Большой Оперѣ» менѣе замѣтную роль, чѣмъ у насъ, въ Италіи и въ Австріи, не можетъ добиться въ Париже болѣе художественнаго развитія на частныхъ сценахъ. Попытка перенести изъ Италіи балетныя зрѣлища, когда открытъ былъ «Эденъ-театръ» — въ концѣ-концовъ не удалась. Эта роскошная зала, стоившая столькихъ денегъ, кончила банкротствомъ и самое зданіе уже не существуетъ въ прежнемъ видѣ. И въ теперешнихъ кафе-шантанныхъ залахъ, начиная съ «Folies-bergères», одноактные балеты держатся привознымъ товаромъ изъ Италіи и берутъ больше выставкой полуобнаженнаго тѣла и новинками обстановки. Парижская публика, въ массѣ, мало цѣнитъ хореграфическое искусство, и въ большихъ фееріяхъ на театрѣ «Chateèet» и другихъ залъ дѣло сводится къ разнымъ эволюціямъ и группамъ большого, но неумѣлаго кордебалетнаго персонала и къ двумъ-тремъ номерамъ какой-нибудь, почти всегда итальянской, часто уже перезрѣлой, балерины.
Одно можно сказать къ чести парижской публики, ежедневно наполняющей — иногда биткомъ — залы увеселительныхъ заведеній; держитъ она себя прилично, вы никогда не чувствуете чего-то такого трактирно-кабацкаго, что частенько бываетъ у насъ, у нѣмцевъ и даже у англичанъ. Скандалы очень рѣдки, аплодисменты умѣренны, и нѣтъ такого галдѣнія и оранья, какое такъ непріятно поражаетъ иностранцевъ въ нашихъ, даже казенныхъ театрахъ, на оперныхъ и драматическихъ представленіяхъ. Чувство мѣры скажется всегда въ парижской толпѣ изъ кого бы она ни состояла. А съ каждымъ годомъ— какъ я уже замѣтилъ, залы увеселительныхъ театровъ, дѣлаясь дороже, посѣщаются болѣе «избранной» публикой, чѣмъ это было въ концѣ имперіи. Теперь вовсе не рѣдкость видѣть и въ креслахъ, и въ ложахъ цѣлыя семейства съ дѣвочками-подростками которыхъ папеньки и маменьки водятъ смотрѣть и слушать Богъ знаетъ что, подъ тѣмъ, вѣроятно, предлогамъ что они ничего не понимаютъ, а вы, по выраженію ихъ лицъ, блеску глазъ и краскѣ въ щекахъ видите, что они все прекраснѣйшимъ образомъ разумѣютъ. И вы можете сообразить, съ какой невинностью духа и тѣла каждая изъ такихъ отроковицъ пойдетъ со временемъ подъ вѣнецъ. А уже о мальчикахъ, о гимназистахъ, о такъ называемыхъ въ Парижѣ «potaches» — и говорить нечего: тутъ испорченность поголовная. Эта юная публика всего болѣе развращается на репертуарѣ кафе-шантановъ и этому растлевающему вліянію врядъ ли даже противодѣйствуютъ тѣ утренніе спектакли, по удешевленнымъ цѣнамъ, какіе даютъ по воскресеньямъ всѣ почти драматическіе театры Парижа. Съ ними и тутъ конкурируютъ увеселительныя мѣста, давая точно также утренніе спектакли по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ, стало-быть привлекая и учащуюся молодежь.
Множество парижанъ, и пріѣзжихъ провинціаловъ, и иностранцевъ идутъ въ разные Эльдорадо, Scala, Альказаръ, Ambassadeurs, Олимпія, Casino de Paris и т. д., и т. д., особенно люди семейные, потому что эти театральныя залы все-таки же деше вле настоящихъ театровъ. Цѣны поднялись послѣ имперіи— на всей линии. Тогда кресло, взятое вечеромъ въ кассѣ, стоило во «Французскомъ театрѣ» всего пять франковъ, а теперь семь и восемь. И до сихъ поръ Парижъ не имѣетъ еще ни одного хорошаго драматическаго театра, доступнаго народной массе. И только
