Позже у филологов и спичрайтеров жизнь стала просто ужасной. Что-то случилось с челюстями генсека, и Леонид Ильич стал плохо выговаривать все слова. Скажет, например, «социалистические страны», а выходят «сосиськи сраные». Как он это в первый раз произнес, вся мясомолочная промышленность СССР оцепенела. Потом уж разобрались и перевели дух. Фу-у.
В общем, он был близок к народу. Это интеллигенция его не любила, а простые люди — очень даже хорошо к нему относились.
Особенно медсестры его любили. И он любил медсестричек. А что? Чистенькие, беленькие и все время о тебе беспокоятся. На одной даже хотел жениться. Была такая Тамара, войну с ним прошла. Вот он и хотел. Хотя у самого уже семья.
«Какая это была женщина, Тома моя! — признавался он младшему брату Якову. — Любил ее как… Благодаря ей и выжил. Очень жить хотелось, когда рядом такое чудо. С ума сходил, от одного ее голоса в дрожь бросало. Однажды вышел из блиндажа, иду по окопу. Темно было совсем, ночь была сказочная, с луной, звездами. Слышу, Тамара моя за поворотом с кем-то из офицеров разговаривает и смеется. Остановился я, и такое счастье меня охватило, так что-то сердце сжалось, прислонился я к стене и заплакал».
Просто человек он был чувствительный и нежный. Вот в чем дело. Бывший канцлер ФРГ Брандт так его однажды и сформулировал: «Русская душа, возможны быстрые слезы». Очевидец рассказывал, что когда Председатель Всемирного совета мира индус Чандра в изысканных выражениях восхвалял миролюбие советского вождя, все полагали, что увидят на лице товарища Брежнева некую приличествующую случаю досаду или нетерпение, смотрят, а он плачет. Потом он расплакался в Болгарии, слушая, как хвалит его Тодор Живков. Так дальше и пошло. Перестал сдерживаться.
Искусство от этой его особенности очень выигрывало. Все помнили, как бесчувственный Хрущев обзывал деятелей советского искусства «пидарасами». А Леонид Ильич нет. Вот, например, собрались запретить «Белорусский вокзал». Авторы упросили показать фильм Леониду Ильичу. А там, в этом кино, собираются однополчане и поют песню Окуджавы о десантном батальоне. Ну, Леонид Ильич и заплакал. Фильм сразу разрешили. Точно так же разрешили вырезанный было уже кусок из «Калины красной», где Шукшин рыдает по своей матери возле разрушенной церкви. Ужас! Это что еще за опиум для народа?! А Леонид Ильич увидел и тоже разрыдался. Оставили опиум.
Так вот, о медсестричке. Жена его, генеральша Виктория Петровна, о фронтовом романе знала все. Но ведь и преимущества были на ее стороне: она — законная жена с двумя детьми, Галей и Юрочкой. А партийному человеку развод — это партбилет на стол. Пришлось незаконной Тамаре сделать несколько абортов, после которых у нее, бедной, не было даже возможности отлежаться. Война-с!
И будто бы о незаконной любви полковника с медсестричкой доложили Сталину. И будто бы: «Ну что ж, — сказал вождь, — посмотрим, как он поведет себя дальше». И сразу это полковнику передали. После чего Леонид Ильич, как выразился брат его Яков, «наклал в штаны». Еще бы. Везло-везло, а в любой момент могло и закончиться на раз-два.
Вообще-то сомнительно, чтобы Сталину чего-то про Брежнева докладывали. Господи! Про какого-то полковника! У Сталина генералов-то было немерено, и то ли еще творили они на войне! Просто когда Леонид Ильич сам стал ужасен и велик, все подчиненные уверились, что Сталин, естественно, знал, что это там за полковник у него завелся, и лично наблюдал за его жизнью и продвижением, поскольку был не только всемогущ и вездесущ, но и всеведущ.
В общем, после перепуга роман с Тамарой у Леонида Ильича затух, хотя потом, когда Сталин умер, возобновился и тянулся долгие годы, то они сходились, то расходились. И все это знала законная жена. Докладывали.
Племянница его, дочка брата Якова, рассказывала, что однажды на каком-то праздничном приеме отец, то есть Яков, ее толкнул: «Посмотри на пару, которая сейчас вошла. Это Тома, боевая подруга Леонида. Ленька был в нее влюблен без памяти». Рядом с седым представительным мужчиной в генеральской форме стояла полноватая, но еще стройная женщина в элегантном вечернем платье, с красивой прической и уверенным, но доброжелательным лицом. В глазах ее и улыбке была неповторимая прелесть, и мне сразу стало понятно, почему эта женщина долгие годы играла такую роковую роль в жизни дяди. Красавица она была редкая!
Увидав отца, она вся так и вспыхнула, и радость озарила ее лицо. Отец пожал руку генералу, хотел поцеловать Тамаре руку, но она вдруг порывисто, совсем не по-светски обняла и расцеловала его тепло и просто. Они беседовали недолго, и отец вернулся ко мне, растроганный, с влажными глазами. «Дурак Ленька, — сказал он мне, — сам несчастный и ее не пощадил. Только о нем и расспрашивала».
Когда Леонид Ильич перебрался в Москву, он устроил Тамаре квартиру в престижном районе — на Соколе. Виктория Петровна просто из себя вышла и не хотела входить обратно: мало того что эта ППЖ хотела увести отца у детей, она еще пользовалась его возможностями! Леонид Ильич опять перепугался, задрожал и говорит, что это не он, это все брат Яков. За обедом Виктория Петровна сказала брату Якову: «Ты, Яша, как был дурак, так им и остался. Как брат ты можешь, конечно, Леонида покрыть, но не до такой же степени. Может, ты еще скажешь, что спал с ней вместо него?» Леонид Ильич совсем испугался, плюнул с досады и вышел из-за стола.
Жену свою Леонид Ильич не любил. За что ее любить: страшная такая! Он и звал-то ее Витей, как пацана. Он просто женился на ней рано, в двадцать один год. Случился гормональный взрыв, и сразу наметился ребеночек, а в этих случаях по тем временам и красавцам приходилось жениться на ком попало. К тому же Виктория Петровна собиралась стать медсестрой, а про медсестер мы уже знаем. Но, выйдя замуж, собираться в медсестры она вдруг перестала. Может, потому Леонид Ильич в ней и разочаровался? Так или иначе, она задвинулась на второй план, откуда за всем и наблюдала. Естественно, в политическую жизнь не лезла: во-первых, ничего в ней не понимала, а во-вторых, Леонид Ильич, по натуре человек мягкий, тут свирепел и даже употреблял мужские выражения. Ну не любил он ее.
Иногда до дрожи. Едва став генеральшей, Виктория Петровна решила, что ее гардероб не соответствует статусу, и устроила мужу скандал по поводу женских тряпок. Тут Леонид Ильич вышел из себя, сгреб ее платья и туфли, схватил топор и изрубил все в мелкие кусочки. Еле брат Яков его оттащил. Сели они на кухне с братом Яковом, налили, выпили. Леонид Ильич выпил и заплакал. Потом брат Яков жалел: «Дурак я, что не дал тогда Леониду башку ей отрубить».
