Дело в том, что, наблюдая два дня за батареей, мы не заметили небольшой офицерской палатки, которая стояла в удалении от солдатских. Хорошо, что мой напарник, старший сержант, заметил сейчас ее. Он первый вскочил в офицерскую палатку, за ним мы.
Старший сержант зажег фонарик. В палатке — три деревянные кровати-раскладушки. Офицеры спят. На раскладном столике чемоданчик, одеколон, принадлежности для бритья. На тыльной стенке палатки — портрет Гитлера. Один из гитлеровцев проснулся, крикнул раздраженно:
— Вас ист дас?
Мы его связали, вытащили из палатки. Пригодится.
Приближался рассвет, когда мы занялись тяжелыми гаубицами. Забили стволы щебенкой и землей, утрамбовали, загнали в орудийные казенники снаряды, привязали шнуры к спусковым приспособлениям, отошли подальше, в укрытие. Дернешь за шнур, выстрел — и ствола у гаубицы нет, разорвало.
Уничтожив все четыре орудия, двинулись к линии фронта. Вышли к условленному месту, а никого тут нет. Ушел фронт на восток. Где-то там погромыхивает канонада.
— Будем пробиваться, — приказал лейтенант.
Сам он остался с группой прикрытия, остальные с пленным фашистским офицером шли за авангардной группой. На бережку лесной речки обер-лейтенант плюхнулся на землю, мотает башкой, вроде бы сидячую забастовку устраивает. Мой напарник ему жестами показывает: не бойся, речка мелкая, по грудь. Фриц не встает. Устали мы зверски, который уже день во вражьем тылу, продукты кончились, а конца дороги не видно. А он еще упирается. Говорю напарнику:
— Чего с ним возиться? Толку от его показаний теперь мало.
Подошел со своей группой лейтенант. Докладываю ему: «язык» упирается. Прикажете нести на руках? Посмотрел на него лейтенант тяжело, говорит:
— Что-то он у вас как на прогулке. Нагрузите. — И к нему: — Жизнь, что ли, надоела?
Тот вскочил и на чистом русском языке отвечает:
— Нет, господин лейтенант.
Лейтенант Комаров тут же допросил его — откуда знает русский язык? Оказалось, фашист задолго до войны под чужим именем жил и работал в Калининской области. Лейтенант приказал мне беречь пленника пуще глаза. Ценный «язык». Связали мы ему руки покрепче, навьючили на него трофейный пулемет и боеприпасы, пошли.
Трое суток искали своих, раз десять натыкались на фашистов, принимали бой, несли потери. Погиб лейтенант Комаров, погиб старший сержант, мой напарник. Я остался за старшего. Питались подножным кормом — сырыми грибами, ягодами. А пленник наш совсем сдал. Желудок у него слабый, лесного корма не принимает. Боялись, не доведем до места.
На четвертые сутки на рассвете вышли как будто к линии фронта, да нарвались на засаду. Отошли в глубь леса. Меня ранило в руку и в ногу. Сгоряча шел, но к вечеру нога распухла. Вижу, дело плохо. Товарищи уложили меня на плащ-палатку, понесли. Места трудные, болотистые, ребят от голода шатает, половина из них с разными легкими ранениями. И меня, думаю, не вынесут, и сами погибнут.
На привале предложил им оставить меня здесь, в лесу, а самим с «языком» идти через фронт. Не хотят. Говорю:
— Это не просьба моя — приказ. Ясно?
Ну, ушли они с «языком», лежу я в ложбинке на ветках. Здоровую руку положил на гранату, сунул палец в кольцо. Еще на третий или четвертый день войны вышел у нас между друзьями разговор: дескать, отступаем, всякое может случиться. Кто-то из них сказал, что прикрепил себе, лимонку к брючному ремню. На случай, если ранят и будет грозить фашистский плен. С того дня и я носил гранату под гимнастеркой, на брючном ремне.
Не знаю, как долго пролежал я в той ложбинке. Вроде даже вздремнул. Очнулся от шороха в кустах. На поляну вышли четверо наших красноармейцев, ищут меня. Оказывается, нашли проход через линию фронта и пришли за мной.
Короче говоря, в ту же ночь наша группа без выстрела перешла фронт. «Языка» сдали в штаб, меня отправили в медсанбат. Оттуда я попал в ближайший госпиталь, в городок Андреаполь. А через несколько дней санитарный поезд повез нас, тяжело раненных, через всю страну в глубокий тыл, в сибирский город Омск.
В омском госпитале я пролежал более двух месяцев. После выздоровления был направлен в Тюмень, где формировалась 45-я стрелковая бригада. Противотанковый дивизион бригады, куда я попал, не получил еще орудий, приборов и лошадей. Нам сказали, что все это получим, когда выедем на фронт, А пока что тренировались на очень старых пушках. Боевые стрельбы провели отлично, поскольку народ у нас подобрался бывалый, все фронтовики, из госпиталей.
Меня назначили наводчиком в первую батарею. Командовал батареей младший лейтенант Федоров Иван Иванович, а его жена Александра Федорова была военфельдшером дивизиона. Потом мне довелось воевать вместе с ними под Москвой и на Северо-Западном фронте. Отважные, скромные люди. Достойные друг друга и той большой любви, которая связывала их.
В начале декабря, уже из города Кемерово, где бригада закончила формирование, эшелоны повезли нас на запад. Разгрузились в Подмосковье, несколько дней стояли близ Химкинского речного вокзала, на Головинском шоссе, в пустовавших тогда корпусах фабрики имени Петра Алексеева. Затем бригада была выдвинута на Калужское шоссе, под Красную Пахру. Здесь мы получили орудия, боеприпасы, лошадей. Заняли оборону во втором эшелоне. Каждый день читали в газетах о том, что наступление советских армий под Москвой успешно развивается, и горели желанием поскорее пойти в бой.
Дня три-четыре бригада простояла в обороне на Калужском шоссе, затем совершила длительный марш на юго-запад, к Наро-Фоминску, и с ходу начала преследование поспешно отходившего противника, вступая в короткие стычки с его арьергардами. Вскоре нас опять вывели в тыл, за Москву, и через Орехово-Зуево, Калинин и Торжок перебросили на Северо-Западный фронт. Бригада вошла в состав 3-й ударной армии.
9 января 1942 года началась Торопецко-Холмская наступательная операция войск Северо-Западного фронта. В наступление двинулась и наша армия. За озером Селигер, у села Машугина Гора, нашу противотанковую батарею поставили на проселке, в стороне от главных сил. Замаскировали мы сорокапятки в занесенном сугробами кустарнике, ждем. Зимний день короток. Уже смеркалось, когда впереди, в лесу, зачастили автоматы и пулеметы. Пальба приближалась, и вот на опушку выехали из ельника немецкие бронетранспортеры с пехотой. Они двинулись по проселку к позициям батареи. Шли медленно, буксовали. Проселок переметен сугробами, а в сторону не съедешь — снежный покров метровый, если не поболе. Подпустили мы противника метров на 300–400, младший лейтенант Федоров скомандовал: «Огонь!» Я стрелял по головной машине, четвертое орудие — по хвостовой. Зажгли ту и другую. На проселке создалась пробка. Водители поневоле сворачивали на снежную целину и сразу сажали бронетранспортеры на брюхо — ни вперед, ни назад. Гитлеровцы выбирались из горящих и подбитых машин, бежали к лесу. Но там их встретили огнем наши лыжники. Оказалось, лыжный батальон бригады обошел фашистскую оборону с тыла и выгнал противника прямо на батарею.
